Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

сексуальную активность, угрожающую деторождению, распределению

имущества внутри семьи или отнимающую время и энергию у работы.

239

Ведовские процессы предоставляют поучительный перечень форм

сексуальности, которые были запрещены как «непродуктивные»: гомосексуальность, секс между молодыми и старыми [34], секс между людьми

различных классов, анальный секс, коитус из положения сзади (по общему

мнению, ведущий к бесплодным связям), нагота и танцы. Также была

объявлена вне закона публичная, коллективная сексуальность, которая

превалировала в Средние Века, как, например, на Фестивале Весны языческого

происхождения, который в XVI веке все еще праздновался по всей Европе.

Сравните в этом контексте описание празднования Первого мая в Англии Ф.

Стабсом в его «Анатомии абьюза» (1583) со стандартным описанием шабаша, утверждавшим, что ведьмы на этих сборищах обязательно танцуют, прыгают

вверх-вниз под звуки труб и флейт, и предаются групповому сексу и игрищам.

«По наступлении Мая… каждый приход, город и деревня

собираются вместе, мужчины, женщины и дети, старые и

молодые… они бегут в рощи и леса, на горы и ходмы, где проводят

всю ночь в веселых забавах, а утром возвращаются, с березовыми

луками и ветками деревьев… главнейшее сокровище — майское

дерево, которое несут с величайшим благоговением… затем они

устраивают обеды и торжества, прыгают и танцуют вокруг

него, как язычники, демонстрирующие верность своим идолам…»

(Partridge: III).

По аналогии можно сравнить описания шабаша с описаниями, которые

шотландские пресвитерианские власти давали тем местам паломничества

(святым источникам и другим святым местам), которые одобряла

католическая церковь, но пресвитериане считали дьявольскими сборищами и

поводом для непристойностей. В течение этого периода общая тенденция

состояла в том, что любые потенциально трансгрессивные собрания —

крестьянские сборища, повстанческие лагеря, фестивали и танцы, описывались властями как возможный шабаш [35].

Примечательно, что в некоторых районах Северной Италии намерение

пойти на шабаш обозначалось словами «пойти на танцы» или «пойти на

игрища» (al zogo), особенно учитывая кампанию, развернутую против

подобных увеселений церковью и государством (Muraro 1977:109ff; Hill 1964:183ff). Как заметил Гинзбург, «как только мы убираем (из шабаша) мифы

и фантастические атрибуты, мы обнаруживаем собрание людей, сопровождаемое танцами и сексуальной распущенностью» (Ginzburg 1966:189), необходимо добавить, что обилие пищи и питья конечно же могло быть только

фантазией в те времена, когда повсюду в Европе царил голод. (Очень наглядно

иллюстрирует природу классовых отношений времен охоты на ведьм то, что

сытая, поедающая говядину буржуазия, осуждала мечты неимущих о жареной

баранине и эле как признак дьявольского попустительства!) Гинзбург, однако, следуя проторенной дорожке, этикетирует оргии, ассоциируемые с шабашем

240

как «галлюцинации бедных женщин, которые служили компенсацией их

убогого существования» (там же: стр. 190).

Пиршество – важная тема во многих изображениях шабаша. Фантазия того времени, когда голод был повсеместным явлением в Европе. Фрагмент гравюры Яна Жарнко для

«Tableaudel’inconstance» (фр. «Описание непостоянства злых духов»)Пьера де Ланкра

(1612 г.)

Таким образом, он обвиняет жертв в их собственной гибели; он также

игнорирует тот факт, что вовсе не женщины обвиняемые в колдовстве, а

европейская элита исписала горы бумаг обсуждая эти «галлюцинации», например, роль суккубов и инкубов, или такой важный вопрос, волновавший

интеллектуалов вплоть до XVIII века, как способен ли дьявол оплодотворить

ведьму (Couliano 1987:148—51). Сегодня эти абсурдные изыскания выброшены

из истории «Западной Цивилизации» или просто забыты, хотя они сплели

паутину, которая обрекла сотни и тысячи женщин на смерть.

Так роль, которую охота на ведьм сыграла в развитии буржуазного мира и, в особенности, в развитии капиталистической дисциплины сексуальности, была стерта из нашей памяти. Однако мы все еще можем отследить этот

процесс в некоторых главных табу нашего времени. Как в случае

гомосексуальности, например, которая в некоторых частях Европы была

общепринята вплоть до Возрождения, но в ходе охоты на ведьм была загнана в

глубокое подполье. Преследование гомосексуалов было таким жестоким, что

память о нем до сих пор хранит наш язык. «Педик» (англ. faggot – охапка

241

хвороста) напоминает нам, что гомосексуалы были в те времена хворостом для

столбов, на которых сжигали ведьм, в то время как итальянское «педик»

(finocchio, «фенхель») отсылает к практике разбрасывания этих ароматных

растений вокруг столбов чтобы заглушить вонь жженой плоти.

Особое значение имеют отношения, которые благодаря охоте на ведьм

установились между проституткой и ведьмой, отношения, отражающие

процесс девальвации, которому подвергалась проституция в ходе

капиталистической реорганизации. Как говорится, «проститутка в молодости, ведьма в старости», обе использовали секс только чтобы обмануть и

развратить мужчин, изображая любовь в корыстных целях (Stiefelmeir 1977:48ff.). И обе продавали себя, чтобы получить деньги и недозволенную

власть, ведьма (продавшая душу дьяволу) была гиперболизированным

изображением проститутки (продавшей тело мужчинам). Кроме того, (старая) ведьма и проститутка были символами бесплодия, настоящим воплощением

непродуктивной сексуальности. Таким образом, в то время как в Средние века

проститутка и ведьма рассматривались как позитивные фигуры, осуществлявшие социальное обслуживание общины, благодаря охоте на ведьм

они приобрели наиболее негативные коннотации и были отвергнуты как

возможные женские идентичности, посредством физического уничтожения и

социальной криминализации. Проститутка умерла как легальный субъект

только после того, как тысячу раз умерла на столбе как ведьма. Или, в лучшем

случае, проститутке позволяли выжить (она даже могла быть полезна, хотя и

негласно) до тех пор, пока ведьма не была уничтожена окончательно; ведьма

была более социально опасным субъектом, она (по мнению инквизиторов) хуже поддавалась контролю; она могла причинять боль или удовольствие, исцелить или навредить, призвать стихии и сковать волю мужчин; она могла

даже причинить вред исключительно своим взглядом, malocchio («дурной