Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

шагом в трансформации женской vis erotica (эротической силы) в vis lavorativa (рабочую силу) – то есть, первым шагом на пути трансформации женской

сексуальности в труд. Но мы должны принимать во внимание деструктивный

характер этого процесса, который также демонстрирует границы общей

«истории сексуальности» того типа, что предлагает Фуко, которая

рассматривает сексуальность с точки зрения недифференцированного

гендерно-нейтрального субъекта, и как активность, предположительно

несущую одинаковые последствия как мужчинам, так и женщинам.

§6 Охота на ведьм и капиталистическая рационализация

сексуальности

Охота на ведьм не привела к появлению у женщин новых сексуальных

возможностей или сублимированных удовольствий. Напротив, она стала

первым шагом на длинном пути к «чистому сексу на чистых простынях» и

преобразованию женской сексуальной энергии в работу, обслуживание

мужчин и деторождение. В основе этого процесса лежал запрет как

антисоциальных и по сути демонических всех непроизводительных форм

женской сексуальности.

Отвращение, которое начинала внушать не ведущая к воспроизводству

сексуальность, хорошо передает миф о старой ведьме, летающей на метле, которая, как и животные, также используемые ведьмой для передвижения

(козы, кобылы, собаки), была проекцией эрегированного пениса, символа

необузданной похоти. Этот образ обнаруживает новую сексуальную

дисциплину, отрицающую право «старой и безобразной», уже не фертильной

женщины на сексуальную жизнь. В создании этого стереотипа демонологи

следовали моральным нормам своего времени, что иллюстрируют слова двух

знаменитых современников охоты на ведьм:

«Что может быть отвратительнее, чем старый распутник? Что

может быть абсурднее? И столь обыденно до сих пор… Хуже, если

это женщина… Покуда она старуха, ведьма, она не может ни

236

видеть, ни слышать, будучи всего лишь развалиной, она кричит по-

кошачьи и обязательно имеет жеребца» (Burton 1977: 56).

«Еще забавнее, когда дряхлая старуха, труп трупом, словно

только что с того света воротилась, то и знай повторяет:

«Светик мой», резвится, жеманится, привлекает за немалую мзду

какого-нибудь Фаона, усердно расписывает румянами лицо, не

отходит от зеркала, выщипывает заросли у себя между ногами, выставляет напоказ свои увядшие, рыхлые груди, криками, визгом

подстрекает уснувшее вожделение, тянет вино, как губка, вмешивается в толпу пляшущих девушек, строчит любовные

цидулки»12.

Это было чуждо миру Чосера, в котором Батская ткачиха, похоронив

пятерых мужей, могла открыто заявить: «Приветствую шестого… Я не

намерена хранить непорочность любой ценой. Когда очередной супруг уйдет, другой христианин меня приобретет» (Chaucer 1977:277). В мире Чосера

сексуальная энергия старой женщины была утверждением жизни над

смертью; в то время как в иконографии времен охоты на ведьм старость

лишает женщину сексуальной жизни, отравляет ее, оборачивает сексуальную

энергию скорее в орудие смерти, чем в средство обновления.

Независимо от возраста (но не класса) в ведовских процессах существовало

неизменное отождествление женской сексуальности с зоофилией. Оно было

подсказано совокуплением с божественным козлом (один из образов дьявола), печально известным поцелуем sub cauda (лат. «под хвост») и указанием на то, что ведьмы держали множество животных – «бесов» или «фамильяров», которые помогали им в их преступлениях и с которыми они поддерживали

особенно близкую связь. Это были кошки, собаки, зайцы, лягушки, о которых

заботилась ведьма, предположительно вскармливая их через особый сосок.

Другие животные также играли в жизни ведьмы роль орудий дьявола: козы и ночные кобылы ((night)mares) доставляли ее на шабаш, жабы снабжали

ядом для зелий. Таким образом, в колдовстве участвовали животные, за что

надо полагать их тоже предавали суду [33].

12перевод П. К. Губера, англ. версия цитируется по Erasmus 1941:42

237

Спор ведьмы и инквизитора. Ханс Бургкмайр (до 1514 г.) Многие женщины, обвиняемые в колдовстве, были старыми и бедными. Зачастую их

выживание зависело от общественной благотворительности. Нам говорят, что

колдовство – оружие бессильных. Однако, скорее всего именно старухи были той частью

общины, что сопротивлялась разрушению общинных связей, вызыванному

распространению капиталистических отношений. Они были воплощением знанием и

памяти общины. Охота на ведьм перевернула образ старухи с ног на голову: традиционно считавшаяся мудрой женщиной, она стала символом бесплодия и

враждебности к жизни.

Брак между ведьмой и ее «фамильяром» был, возможно, отсылкой к

«скотоложеским» практикам, характерным для сексуальной жизни

европейских крестьян, которые оставались серьезным преступлением в

238

течение долгого времени после окончания охоты на ведьм. В эпоху начала

поклонения разуму и отмежевания человека от телесного, животные также

были подвергнуты радикальному обесцениванию – унижены до всего лишь

скотов, максимально «Другого» – вечного символа худших человеческих

инстинктов. Ни одно преступление в ту пору не внушало больше ужаса, чем

совокупление со зверем, истинная атака на онтологическую основу

человеческой природы, все больше и больше отождествлявшейся с наименее

материальными аспектами. Избыток животного присутствия в жизни ведьмы

также намекает, что женщины находились на (скользком) перепутье между

мужчинами и животными, и что не только женская сексуальность, но и

женственность как таковая была сродни животному началу. Чтобы закрепить

это отождествление, ведьм часто обвиняли в том, что они меняли свой облик, превращаясь в животных, чаще других упоминали жабу, которая как символ

вагины объединяла сексуальность, зоофилию, женственность и зло.

Казнь Челмсфордских ведьм в 1589 году. Джоан Прентис, одна из жертв, показана со

своими фамильярами.

Охота на ведьм заклеймила женскую сексуальность как источник всякого

зла, но она также была важнейшим средством продвижения обширной

реструктуризации сексуальной жизни, которая, согласно новой

капиталистической рабочей дисциплине, объявила противозаконной любую