Андрей Беляков - Чингисиды в России XV–XVII веков: просопографическое исследование

В этих условиях оказалось возможным раз и навсегда решить эту проблему силовым путем. Единственный голос, точнее, некая морально-правовая отповедь в защиту насильно крещеных в середине XVII в. царевичей прозвучала только из Крыма. В одном из писем, направленном в Москву от крымского визиря Сефер-газы-аги, читаем: «Если хотите знать, почему войска ваши понесли поражение, то вот почему. Уже сто лет как Казань и Астрахань, со времен отцов и дедов наших, находится у вас в руках; до сих пор тамошние мусульмане не терпели никаких притеснений; нынешний же царь ваш вообразил себя умнее прежних царей, отцов и дедов своих, и вы разорили мечети и медресе… В укор вам у нас ставят и то, что вы насильно окрестили султана хан-кирманского (царевича касимовского)» [543].

Достаточно сложной проблемой является обоснование выбора конкретных имен для крещеных представителей «золотого рода» в России. Являлся ли он случайным и зависящим в своей основе от даты церемонии смены веры или же здесь имелись иные, в том числе и идеологические, соображения?

На сегодняшний день мы не можем однозначно ответить на эти вопросы, выскажем лишь ряд соображений. Скорее всего, выбор имени для Худайкула был более чем не случайным. Здесь явно прослеживается перекличка с историей о Петре, царевиче ордынском, попавшем в Ростовское княжество и крестившемся здесь в XIII в.

Летописи сообщают, что царевич Худайкул некоторое время жил в Ростове, на дворе у архиепископа [544]. Скорее всего, в данный период он находился под началом у иерарха и знакомился с основными постулатами новой религии, и, конечно же, не мог не узнать о царевиче ордынском, повесть о котором была создана незадолго перед этим [545]. Тем более, что сюжет об этом святом получил отображение и во фресках Архангельского собора Московского Кремля, великокняжеской (царской) усыпальницы, где Петр Ордынский помещен как небесный патрон Петра-Худайкула [546]. Именно это объясняет относительную популярность имени, оно зафиксировано еще трижды. Особо отчетливо связь данного имени с историей о царевиче ордынском и Петром-Худайкулом прослеживается в середине XVII в., когда при формировании своего двора Алексей Михайлович постоянно обращался к событиям прошлого. Тогда новым Петром стал царевич Дост-Мухаммед б. Алтанай. Возможно, выбор имени Андрей для сибирского царевича Абу-л-Хайра б. Кучума был связан с тем, что он оказался первым служилым Кучумовичем в России. В данном случае могли обыграть прозвище апостола Андрея — Первозванный.

Можно предположить неслучайность появления в XVI в. дяди и племянника с одним именем (Михаил Кайбулин, Кайбулович), а также двух царей Симеонов (Симеон Касаевич и Симеон Бекбулатович). По-видимому, Саин-Булат стал Симеоном из-за определенной косности мышления тогдашнего человека. Второй Симеон должен был стать логическим продолжением первого. Тем самым создавалась непрерывная традиция присутствия при московском дворе крещеного татарского царя. Имя Симеон практически превращается в придворную должность для служилых Чингисидов. Однако последующие события прервали данную традицию. Новой династии не нужны были даже косвенные намеки на прецедент с великим княжением Симеона Бекбулатовича. Следует также обратить внимание на большое количество Василиев. Данное имя непосредственно указывало на статус его обладателя — царь, царский. Среди женских имен нельзя не отметить значительное число Анастасий в XVI в. (4 случая). Но здесь выявить строгую закономерность на настоящий момент не представляется возможным. На определенные размышления наталкивает и тот факт, что все дети Симеона Бекбулатовича носили те же имена, что и дети Ивана Грозного (Иван, Дмитрий, Евдокия, Анастасия, Мария). Но в этом случае перед нами пример детей, рожденных уже православными родителями.

Мы уже говорили о браках Чингисидов, заключенных до выезда в Россию. Но у нас имеется информация и о ряде свадеб, сыгранных уже на новой родине или с разрешения и одобрения Москвы. При этом следует отдельно разобрать случаи заключения браков крещеными и некрещеными Чингисидами. Самим фактом своего происхождения потомки прежних сюзеренов русских земель были обречены занимать — и занимали — особое положение на своей новой родине. Действительно, в государственной иерархии они стояли сразу же за Калитичами [547](позднее — Романовыми) перед боярами и всеми служилыми князьями. Факт родства с ними русской знати мог существенно повысить их статус и, возможно, в ряде случаев нарушить обычный местнический счет. Тем более, что с Чингисидами в родстве и свойстве находились московские великие князья (цари) XVI–XVII вв. Происходило ли это в действительности — нам предстоит разобраться. Помимо этого, некоторые служилые цари и царевичи и их потомки могли реально претендовать на тот или иной престол, в том числе и московский. Влияло ли это на разрешение браков Чингисидов? Чтобы ответить на поставленные вопросы, следует разобрать все известные нам случаи.

Первые интересующие нас сведения относятся ко второй половине XV в. Тогда, по существующему праву левирата, после смерти в 60-е гг. казанского хана Махмуда б. Улуг-Мухаммеда его вдова вышла замуж за брата мужа царевича Касима б. Улуг-Мухаммеда. На настоящий момент мы не можем точно установить, требовалось ли для этого разрешение московского великого князя. Можно предположить, что данное событие не сыграло какой-либо заметной роли в развитии московско-казанских взаимоотношений. Дело в том, что после смерти Касима, летом 1469 г., она была отпущена в Казань к своему сыну Ибрагиму б. Махмуду [548]. Женский компонент еще не начал играть ту роль, которая отмечается в XVI в. Замечание М.Г. Худякова о том, что спор за казанский престол 1467 г. между Касимом и Ибрагимом — это не только спор дяди и племянника, но и отчима и пасынка, — верно [549]. Но, скорее всего, династические соображения в наследии казанского престола не были главенствующими, по крайней мере, на том этапе. Роль местного нобилитета в вопросах формирования политики управления Казанским ханством до настоящего времени явно недооценена [550]. Придя на территорию, ранее уже вполне освоенную, Улуг-Мухаммед и его потомки вынуждены были считаться со сложившимися в регионе властными структурами, в противном случае они не смогли бы удержаться здесь. Подобная ситуация зафиксирована и в 1504 г. Тогда в Крым отправили вдову касимовского царя Нур-Даулета б. Хаджи-Гирея большую царицу (старшую жену) «Куратью Мадыкову дочерь» [551].

В 1519 г. казанским царем стал касимовский царевич Шах-Али б. Шейх-Аулеар. Для подкрепления его прав на престол за него выдали вдову предыдущего царя Мухаммед-Эмина б. Ибрагима, Фатиму, дочь ногайского бия Мусы б. Ваккаса, сестру Юсуфа [552]. В данном случае Москва, скорее всего, выступала главным сторонником этого брака, дабы поднять престиж своего ставленника и придать его возведению на казанский престол дополнительную легитимность.