Пьер Шевалье - Генрих III. Шекспировский король

Другой Бурбон, герцог де Монпансье, поехавший к Дамвилю, вернулся ко двору сторонником умеренности. Он последовательно обратился с речью ко всем трем сословиям, выступая адвокатом терпимости. Он не поколебал мнения двух первых, а третье нашло такую позицию благоприятной для объединения в одной религии, но по-прежнему «без войны».

Война была камнем преткновения. Плохие новости с Юга, нежелание Штатов предоставить необходимые средства, влияние герцога де Монпансье играли на руку сторонникам мира. Откажется ли Генрих III от своих проектов? На это указывает один из отрывков из письма короля от 3 февраля к Мовиссьеру. Говоря, что он ждет возвращения послов от принцев и Дамвиля, король добавлял, что в случае неудачи он прибегнет к силе с надеждой на помощь Господа в этой справедливой ссоре, которая «больше его, чем моя». Если Генрих III упорно шел по дороге войны, то делал это не из фанатизма, а из желания стереть унижение «мира Монсеньора» и получить у Штатов необходимые финансы. У него не было денег и война отняла то, в чем были сильны гугеноты. 2 марта король вновь поставил на рассмотрение Совета вопрос о единстве веры. Как и следовало ожидать, герцог де Невер остался непримиримым. Королева-мать, наоборот, выступила в защиту мира, так как только сохранение королевства могло привести к объединению подданных в одной религии, иначе вместе с королевством погибнет и религия. Генрих III высказался в том же направлении. Но поскольку ему отказывали в средствах, он не мог восстановить единство веры. Проявляя осторожность, он добавил, что «желает быть преданным вере, как никто другой» — это было правдой — но, говоря так, он указывал на герцога де Гиза, не называя его, уже начинавшего быть болезненным шипом, наряду с гугенотами.

Так еще один поворот был записан в королевскую политику. Прошло не более четырех месяцев, когда Генрих III утверждал, что ни за какую плату не начнет переговоры с гугенотами. Он поставил перед собой непреодолимый барьер клятвы. Весной 1577 года мираж единой веры рассеивался из-за недостатка денег. Вернувшись к миру, Генрих вновь оказался перед лицом необходимости идти на уступки протестантам, все же надеясь, что это не надолго и что правительственный корабль бросит якорь в гавани, дающей прибежище бурям.

Итак, несмотря на то, что никогда ранее обстоятельства не были так благоприятны, чтобы покончить с гугенотами, именно католики провалили планы короля, наконец решившего перейти к действиям. Об отношении этих борцов за веру, уже ставших сторонниками Гиза, свидетельствует отказ Парижа вооружить в рамках Лиги по просьбе короля 2000 всадников и 5000 пехотинцев. Штаты отказали королю в помощи деньгами и оружием, и король с матерью были вынуждены действовать, располагая прежними слабыми источниками. Тем не менее с их возможностями они достигли блестящих результатов, которые стали бы решающими, если бы Штаты пошли на нужные жертвы. Королева-мать мастерски проникала в ряды противников и разъединяла их. Практически перестала существовать коалиция гугенотов и недовольных католиков, а интересы их руководителей слишком часто не совпадали друг с другом. Брат короля, став герцогом Анжуйским, страстно мечтал избавиться от союза, несколько месяцев связывающего его с кем-то. Екатерина добилась его примирения с королем, и он вновь занял свое место наследника престола. Труднее было с Дамвилем, и королева знала, что дело будет не из легких. По ее совету 3 марта Генрих III написал письмо маршалу, сообщая о своем решении передать ему в личную собственность маркизат Салуццо с условием, что маршал оставит укрепления Лангедока, оставаясь его правителем. Екатерина, со своей стороны, писала Дамвилю самые располагающие письма, как только возникло предположение о его возвращении ко двору. Королева постаралась заманить в свои сети и Антуанетту де Ля Марк, жену маршала, имевшую такое влияние на своего мужа, что в марте 1577 года Дамвиль вновь принял сторону короля.

Гугеноты были не в лучшем положении, чем король, и не собирались воспользоваться недостатком энтузиазма католиков. Среди них не было единства, а их договор с частью католиков был их слабым местом. Король Наваррский, на службе у которого находились военачальники обеих конфессий, устал от их постоянных ссор. В Ля-Рошели, крепости протестантов, буржуазия хотела мира, простой люд и министры — войны. Но, так же как католики, они хотели ее, но не участия в ней. Лярошельцы не желали принимать солдат Конде, превративших окрестности города в пустыню. В то время, когда попраны все моральные устои, военные, к какому бы лагерю они ни принадлежали, захватывают все без разбора. До этого все беды и несчастья происходили где-то далеко; их относили на счет папистов. Теперь же перед глазами обывателей были ужасы войны и жестокость солдат. Ошибки солдат Евангелия, по их мнению, могли исходить лишь из плохого примера идолопоклонников римской веры. Они не допускали, что причиной этому была война, разрушение всех социальных законов.

Лишенные в этот раз поддержки иностранных наемников и не имея в качестве союзников Монсеньора и правителя Лангедока, протестанты были вынуждены отступить повсюду, кроме Лангедока, где они располагали значительными силами. В районе Луары, где гугеноты «взяли» Ля Шарите, вернуть город король доверил Монсеньору. Герцог Анжуйский очень изменился. Во время празднования Нового года к нему приехал Агриппа д'Обинье с предложением вновь встать во главе мятежников, на что герцог ответил отказом. 25 августа началась осада города и 2 мая он был сдан «по соглашению», но ни герцог, ни другие господа не смогли удержать солдат от насилия. 15 мая король дал праздник в честь своего брата в Плесси-ле-Тур, при этом «ему прислуживали дамы в зеленом, одетые в мужскую одежду, и все присутствовавшие тоже были одеты в зеленое». Л'Эстуаль замечает, что это стоило «60 000 франков на зеленый шелк». Вновь лаская своего сына, Екатерина дала 9 июня банкет еще более блестящий. Королева-мать поставила эту ночь феерии вместе с Шарлоттой де Сов. Генрих III был в серебряно-розовом костюме, покрытый драгоценностями и благоухающий духами. Он пользовался возможностями праздника или балета, чтобы дать волю одной из самых глубоких склонностей своей природы, заставлявшей его наслаждаться моментом и очарованием женщин.

Через несколько дней, 11 июня, Монсеньор взял штурмом Иссуар. Солдат «невозможно было удержать от того, чтобы они не грабили и не жгли Иссуар, не убивали бесчеловечно всех подряд… Монсеньор и другие господа были бессильны спасти честь женщин и девушек». Кровь, в которой оказался потоплен овернский город, сделала Монсеньора сообщником своей матери и брата. Теперь он уже не мог упрекать их в событиях Варфоломеевской ночи, а протестанты не имели к нему никакого доверия. Опасность нового недовольства с его стороны отодвинулась на значительное время, союз реформатов и «политиков» распался навсегда. После победы Монсеньора ему открылась дорога либо в Севенны, либо на запад. Король, видимо, не особенно хотел быть свидетелем многочисленных побед брата, поэтому он вернул его ко двору, а командование его армией передал герцогу де Неверу, в то время как герцог де Майен получил приказ взять Бруаж. Последний осадил город 22 июня. Лярошельцы захватили его, но не укрепили. Городское население ненавидело знать, и командующий флотом, Клермон д'Амбуаз, был вынужден сдаться. В Ля-Рошели народ его встретил унизительными выкриками, требуя сражения. Через несколько недель Бруаж сдался 21 августа.