Вадим Нестеров - Жизнь примечательных людей. Книга первая

А вскоре по возвращении состоялось второе знаменательное событие в жизни Миллера, обеспечившее ему уже не славу, а забвение.

Причина того, что Миллера забыли, имеет хорошо известные имя и фамилию — Михайло Ломоносов.

Эти два человека враждовали всю жизнь, что, впрочем, неудивительно. «Архангельский мужик», как известно, отличался изрядной вспыльчивостью — однажды в приступе гнева он выбросил в окно второго этажа беременную жену, характер Миллера тоже не назовешь легким. А столкнулись они на миллеровском докладе «Происхождение народа и имени российского».

Уже принявший русское подданство Федор Иванович имел неосторожность связать создание древнерусского государства с пришлым скандинавом Рюриком. Природный русский Михайло Иванович счел себя оскорбленным «немчурой» и в ответном слове начал Миллеру «политику шить»: « Во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может, а именно: как их многократно разбивали в сражениях, где грабежом, огнем и мечом пустошили и у царей их сокровища грабили. А напоследок удивления достойно, с какой неосторожностью употребил экспрессию, что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили ».

Так и родился доживший до сегодняшних времен отчаянный спор «норманистов» с «антинорманистами».

Для Миллера последствия были самими печальными. Как «антирусский элемент», он попал в опалу и удостоился даже монаршего порицания. Сохранилась записка Екатерины II: « Нету опаснее мнения полу-ученых людей, из числа которых не выключается профессор Миллер, ибо сии люди, мешая тень, наведенная дурным и жестоким узаконением на характер Нации, с действительным характером оной, весьма ошибаются во всех своих о Нации и ее положении рассуждении ».

В итоге Миллер вынужден будет уйти из Академии наук, чтобы « освободиться от академической канцелярии, Ломоносова и подобных ему людей », умрет практически в безвестности, от безденежья продав свои «портфели» государству за 20 тыс. рублей « с правом пожизненного владения ».

А в сталинские времена, когда из Ломоносова стали делать былинного богатыря, имя Миллера вообще было предано анафеме. «Идеология исторического мифа», прокатившаяся по нему при жизни, достала его и после смерти.

И лишь сейчас мы потихоньку возвращаемся к мнению, озвученному еще в первой биографической справке о Миллере, в знаменитом «Опыте исторического словаря о российских писателях»: « Сей ученый муж за многие и полезные свои труды великой достоин похвалы ».

Вспомнилась наша давняя поездка в Ростов Великий. Не знаю, как у вас, а на меня во всех поездках самое сильное впечатление производят вовсе не главные достопримечательности, истоптанные туристами, а совсем наоборот — случайные открытия.

Туристические объекты я, если честно, как-то не очень люблю. В смысле — до отвращения не люблю. Туристы затирают печать истории своими подошвами и пугают призраков прошлого вспышками фотоаппаратов. Теряется ощущение подлинности, глубины нет.

Иное дело, когда случайно нарвешься на что-нибудь, не обозначенное в путеводителях, расположенное где-нибудь на отшибе, куда не доезжают туристические автобусы, где не щебечут скороговоркой экскурсоводы и не щелкают затворы фотоаппаратов.

фото автора

Вот там — да. Там этот культурный слой не то что ощущаешь — впитываешь кожей. Только там и понимаешь, что много столетий назад на берегу вот этого же озера так же как и ты стояли твои предки, и все теми же кляксами на березах чернели вороньи гнезда.

В Ростове у нас было несколько таких случайных подарков. Расскажу об одном.

фото автора

Мы бы туда никогда не попали, если бы не наблюдательность моей жены Лены. Я, как всегда, перед поездкой нарыл всю информацию о ростовских достопримечательностях — нигде о нем не было ни слова. Даже на продававшихся в городе картах для туристов. Но вот когда мы проходили мимо огромного щита с картой города, Лена обратила внимание, что на самой окраине города, далеко за Богоявленским Авраамиевым монастырем обозначен еще какой-то «Петровский монастырь». Давай сходим?

Пошли.

Это действительно самая восточная окраина, куда туристы отродясь не забредали. Частный сектор, на улицах такая грязь, что ездить там надо исключительно на тракторе.

фото автора

Местные жители наперебой уверяют, что мы заблудились: «Нет там никакого монастыря, вы его прошли давно». Объясняем, что в том, что прошли, мы уже были, а теперь ищем именно этот загадочный Петровский монастырь. Пожимают плечами.

Наконец, тетушка на остановке: «Церковь, что ли? А вон — туда, и до конца».

В конце был щит с надписью: «Монастырь святого Петра Ордынского».

И тут ваш покорный слуга с размаху бьет себя кулаком в лоб и едва не пускается в пляс: «Точно!!! Он же в Ростове жил! Как я, балда, забыл про это?».

Дело в том, что история жизни Данияра (Даира Кайдагула), ставшего русским святым Петром Ордынским, мне прекрасно известна. История эта, мягко говоря, интересна, а если по-честному, то случай выдающийся.

Во-первых, это самый первый документированный случай татарского выезда в русские земли на постоянное место жительства, он произошел не позднее 1261 г. — XIII век, Русь только завоевана, пресловутое "иго" только началось.

Во-вторых, никогда до этого столь высокопоставленных «иммигрантов» у нас не было. Переехал не просто ордынский вельможа, а чингизид, правнук самого Потрясателя Вселенной Чингиз-хана. Началось все так.

Во время поездок в Орду ростовский епископом Кирилл сдружился не сдружился, а как-то сошелся с малолетним сыном брата всесильного хана Берке. Пацан, выросший в степи, жадно слушал рассказы о никогда не виданных городах, о красивых храмах с золотыми куполами, ну и естественно, о христианской вере, о которой епископ не мог не говорить. Слушал и проникался.

Однажды у Берке заболел сын, и вызванный в Орду Кирилл вылечил наследника. И, когда Кирилл уже собирался обратно, к нему подошел тот самый «отрок» и заявил, что он поедет с ним — желаю, мол, принять православие и жить в прекрасном городе Ростове.

Надо сказать, что епископ успеху своего миссионерства не обрадовался. Подвиг, конечно, велик, но не забывайте — пацан еще несовершеннолетний, и как посмотрит дядя на отъезд племянника — абсолютно непонятно. Епископа вполне могли обвинить в похищении и тогда — молись, урыс-шаман, своему урысскому богу.