Сергей Сорочан - Ромейское царство [Часть 2]

Араб, посетивший в IX в. Константинополь, вспоминал о забавном с его точки зрения обычае использования константинопольцами лошадей, чтобы с их помощью узнать о результате военной операции в далеких краях: «Их вводят в церковь, где подвешены уздечки. Если лошадь берет уздечку ртом, люди говорят: „Мы одержали победу в краю ислама“. [Иногда] лошадь подходит, нюхает уздечку, возвращается назад и больше не приближается к ней. Тогда люди, по-видимому, уходили мрачные, охваченные предчувствием поражения».

Правда, случались вещи и похуже — вовсе нечестивые жертвоприношения, в том числе человеческие. Так, в 580 г. Константинополь всколыхнул скандальный процесс по обвинению Патриархов Григория Антиохийского и Евлогия Александрийского не просто в язычестве, а в принесении ночью в жертву мальчика. И это при том, что ужасное подозрение падало на высших иерархов Церкви.

В начале VIII в. при осаде арабами Пергама, отчаявшиеся осажденные, запертые в городе, по совету одного колдуна, схватили женщину с новорожденным ребенком, рассекли их на куски и бросили в кипящий котел. Воины окунали в котел свои перчатки в уверенности, что их оружие и они сами будут заколдованы силой этого бесовского обряда.

Еще одной своеобразной стороной «гражданской веры» являлось отмеченное выше увлечение ромеев, причем из всех слоев общества, мантикой — гаданиями по частям тела, на ячмене, по полету и крику птиц, особенно орлов, ворон, сов, петухов, и толкованием примет, епискепсисов — знамений, предзнаменований. К примеру, карканье ворона устойчиво воспринималось верующими ромеями как предвестье несчастья или даже смерти. В одной из хроник повествуется, что разграбление Кипра мамелюками в 1425–1426 гг. было предвозвещено пением петуха. В гадательном плане рассматривались даже такие явления в теле человека, как зуд в руках, чиханье, дрожь глаз и ушей. Отсюда становится понятным, почему василевс Лев VI Мудрый (886–912 гг.) советовал стратигу немедленно успокаивать стратиотов, если кто-либо чихнул во время построения. Ну и уж совсем плохого следовало ожидать, если, как писал историк Прокопий Кесарийский , свидетель византийских войн VI в., армейские знамена, будто сами собой поворачивались с запада на восток и тут же возвращались в прежнее положение.

Над такими приметами, предзнаменованиями безуспешно потешался уже Василий Кесарийский, который писал в своих толкованиях Библии: «Враг до того издевается над человеком, что если показалась кошка, выглянула собака или утром встретился человек, хотя самый благорасположенный, но с поврежденным правым глазом или бедром, он отскочит, отворотится, не раз зажмурит глаза». И Тем не менее, такая практика «народной религиозности» не уходила, стойко держалась от столетия к столетию, а по сути дела, все более крепла по мере того, как ухудшалось положение Ромейского царства.

Не зря видный богослов, монах Иосиф Вриенний уже незадолго до падения Византии пытался доказать пастве в своих проповедях, что главной причиной бедствий, переживаемых ромеями, является их все возрастающая собственная греховность и многочисленные отклонения от норм христианской веры. Особенно сурово, эмоционально он критиковал рядовых верующих, порицал составление пророчеств, занятия астрологий и едва ли не ежедневные обращения к волхвам и предсказателям. Вриенний зафиксировал всё тоже устойчивое сохранение сугубо магических действий, совершаемых для плодородия полей, приплода и здоровья скота, удачной охоты, обильного урожая виноградников. Не ушли из календаря поздних византийцев и праздники языческого происхождения, отмечаемые с присущими им ритуалами, фестивальными, карнавальными обрядами и прыганием через костры. Вриенний знал об активном использовании амулетов и талисманов, о продолжающемся поклонении деревьям, дубравам и о сохранении верования в мифических нереид , якобы населяющих моря.

Как уже сказано, такое язычество в евангельской обертке было не ново. Народ и прежде прислушивался к гадателям, ведунам, фокусникам, так называемым олакогонителям, которые на потеху простых ромеев водили с собой медведей и других зверей, продавали клоки их шерсти в виде талисманов, волшебной защиты от разных напастей.

Так, в «Древностях Константинополя», собрании городских легенд средневизантийской эпохи, говорилось о статуе с четырьмя рогами на голове в так называемом Портике Рогоносцев в порту Неория, которая якобы указывала на обманутых мужей: достаточно было подойти к ней, чтобы узнать, повернется ли она три раза перед обманутым. На столичном Ипподроме такую же роль приписывали двум женским статуям. Бывало, статуи одевали в ткани, вкладывали Святые Дары в их руки и принимали от них причащение, или соскабливали краску с иконы и глотали вместе с Причастием.

По этой же мистической причине монахи, проскиниты-паломники, пустынники и вообще одинокие аскеты , отрекшиеся от мирских радостей и посвятившие себя неусыпным бдениям и молитвам, поискам состояния святости, обожения , по-гречески теосис, пользовались особым уважением среди византийцев как «Божии люди». Предрекаемое отшельником, полагали, не могло не сбыться.

Когда в 378 г. император Валенс отправлялся на войну с готами, в поводья его коня с нечеловеческой силой вцепился невесть откуда взявшийся отшельник Исаакий, кричавший, что если император не откажется от арианства , еретически настаивавшем на тварности Христа, его постигнет жуткая кара. Валенс не внял предостережениям и даже пообещал по возвращении из похода казнить наглеца… но, не вернулся: сгорел заживо в лачуге, в которой пытался спрятаться от разгромивших его ариан-готов.

В X в. жившая в своей жалкой, душной хижине-конуре около столичной крепостной стены, вся обмотанная железными цепями отшельница Ефросинья Новая предрекла василевсу Льву VI рождение долгожданного наследника, Константина Багрянородного, а Роману Лакапину напророчила царство, отчего он, действительно став царем в 920 г., всегда носил под доспехами ее рубище.

Влияние таких людей на простой народ было огромным: многие верили, что молитва инока спасает полтораста человек, осужденных на вечную погибель. Встретив монаха на улице, просили его благословения. Еще раз следует заметить, что в те времена не активная деятельность, но, напротив, покой, неподвижность, отрешенность, искренняя, душевная молитва казались ромеям наилучшим способом приблизиться к Господу, спасти себя и душу. Потому идеальный византиец видел свое предназначение всё же не в служение государству, отечеству, людям, родному городу, семье, но, прежде всего, в обособлении от мирской суеты ради слияния с Богом.