Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Его помощник, прошедший рядом с ним весь его долгий жизненный путь садовый сторож Терентий, уходит, подобно деду из «Земли», естественно и спокойно-возвышенно: «Прощаю тебе все, и ты прости меня. Ты никогда не давал мне говорить, но я был счастлив с тобой всю жизнь. Столько саженцев и плодов земных. Прощай… Земля есмь, и отхожу в землю». Так же уходит и сам Мичурин: «Он был так стар и так много сделал, что по нем никто не плакал, и смерть его вызвала в сердцах потомков одно лишь тихое раздумье благодарности и преклонения перед высоким подвигом человеческой жизни», – говорит в сценарии Довженко.

Уход жены Мичурина трагичен. Уход же самого садовода и его верного Терентия даны так же, как уход деда в «Земле» – как естественный процесс, часть природного цикла. Их умиротворенность связана с тем, что уход Мичурина происходит в советское время. До революции же Мичурин ощущал себя в тупике: «Выход пришел для меня и для народа одновременно. Принесла его великая пролетарская революция», – говорит он. Для Мичурина, как и для самого Довженко, революция – это великая очистительная буря, принесшая освобождение. Она открыла условия для реализации самой дерзновенной мечты. Поэтому и сами ее вожди трактуются в фильме как романтики. В одной из самых драматичных сцен картины Мичурин идет сквозь метель и пургу к своим замерзшим деревьям, неся весть о смерти Ленина. Глубокий старик, он охвачен горем: «Не придет в наш сад великий мечтатель. Во имя и в честь бессмертного человека, который вывел нашу страну на первое место в истории, который нас открыл, продолжим его дело. Пусть же пребудет он с нами в цвету, вечно живой, как жива земля и народ, породивший его в бесконечном восхождении к высшему». Камера совершает медленный проход, открывая безбрежную панораму небесной синевы, пока она не сменяется панорамой весеннего паводка.

Ушедший из жизни «великий мечтатель» представлен в картине «всероссийским старостой» Михаилом Калининым, посещающим Мичурина в его Козлове (теперь уже Мичуринске). Приезду Калинина Довженко посвящает самые поэтические страницы своего сценария. Их встреча описывается как исполненная гармонии параллель состоянию самой природы:

Они шли по садовой дорожке навстречу друг другу, президент юной земли Советов и ученый земли, всматриваясь издали друг в друга и сдерживая сложнейшее душевное волнение, сопровождающее редкие встречи личностей исключительных. Сады цвели в таком, казалось, восторге, как никогда. Пели птицы, прославляя весну, и девушки-опылительницы перекликались с птицами на своих высоких лестницах среди благоухающих ветвей, помогая цветам совершать сокровенные свои деяния по разумной воле человека-творца.

Говорят эти исключительные личности о «высокой эстетике» – о миллионах деревьев, выращенных по всей стране. «Я представляю, как расцветут лучшие качества нашего народа при нашем воспитании, как смягчатся нравы, облагородятся характеры», – говорит Председатель ВЦИКа. «Грандиознейшая картина!» – вторит ему зачарованно Мичурин. Оба проводят ночь в разговоре на берегу как будто спящей реки. И Довженко, опьяненный этой будущей красотой, рисует картину реализованной мичуринской мечты:

Природа прекрасна. Она не знает безвкусицы ни в сочетании цветов, ни форм. Нет в ней ни места, ни времени, когда бы земля не гармонировала с небом или вода с землей. Нет некрасивого дерева и цветов некрасивых: нет и не будет. И, как бы ни царила в природе анархия случайностей, как бы ни была она инертна и неподатлива к усилиям человека, она всегда будет дорога ему. A степень любования извечной ее красотой всегда будет отличать натуры талантливые, возвышенные, как благодарность человеческой души за обилие даров при счастливом рождении.

И сколько будет стоять мир, даже когда человеческий гений познает и подчинит себе все ее тайны, и тогда не станет она менее прекрасной, и никогда не иссякнет поток благородной радости от созерцания и овладевания ею. Наоборот, поток будет глубже, шире и чище. Какие рощи, заросли, дремучие леса, что может сравниться в красоте с цветущим, возделанным рукой человека садом?!

Природа – прекрасное полотно, вечно открытое для человека-художника, постоянно «овладевающего ею». Эта страсть к овладению смещает модальность картин, проплывающих в воображении Довженко, так что будущее оказывается уже реализованным. Сад Мичурина, по аллеям которого, как по буколическому раю, идут два праведника-мечтателя, – это осуществленная идиллия наступившего счастья, которую называли «бесконфликтной» и которой была исполнена эпоха позднего сталинизма. Природа не знает конфликтов – даже борьба в ней предопределена и разумна. Природа прекрасна и обречена на красоту, а вторжение человека сделает ее и вовсе совершенной, наполнит разумом. Мичурин объяснял своему гостю, что «природа, так же как и общество, пребывает, к сожалению, пока в очень черновом чертеже». Но если этот черновик столь прекрасен, каким же будет законченный продукт? А в том, что он прекрасен, сомнений у зрителя нет. Невероятной красоты завораживающие панорамы мичуринского сада призваны перебросить мост от природы к преобразующему ее человеку:

Расцвел мичуринский сад. Все восемьсот видов и разновидностей плодовых, ягодных, огородных, декоративных растений, собранных из Северной Дакоты, Канады, Японии, Маньчжурии, Кореи, Китая, Тибета, Персии, Индонезии, Балкан, Франции, Англии и необъятного великого Советского Союза Республик, – все сорок пять сортов яблонь, двадцать сортов груш, тринадцать сортов вишен, пятнадцать сортов слив, все, какие ни на есть в мире черешни, крыжовники, земляники, актинидии, рябины, орехи, абрикосы, миндали, айвы, винограды, малины, дыни, розы, томаты, лилии, табаки – все, что было и чего не было до сих пор на земле, – все слилось в одну цветущую семью в этом удивительном саду.

Мичуринский сад превращается наконец в полную метафору советской страны, в которой созданный большевиками «человек-творец» преобразует природу. Калинин соглашается с садоводом: «Вы правы, Иван Владимирович, вы совершенно правы. Наша Родина должна превратиться в социалистический сад… Владимир Ильич говорил: в социалистическом саду сомкнется полный цикл человеческой жизни – и благородное трудовое воспитание ребенка и отрадное бытие старости». И Мичурин, подобно эху, отзывается «Да, сомкнется круг…». Как заметила по этому поводу Л. Белова, «всегда верный утверждению красоты, Довженко заставляет своего героя выплавлять красоту из самой природы, торопя Природу и поправляя» [1016].

Переделка природы составляет основу всей эстетики довженковского «Мичурина». Неслучайно в конце картины Мичурин пишет письмо «главному садоводу страны» Сталину – впервые в своей последней картине Довженко упоминает, наконец, Сталина как главного (хотя и отсутствующего в кадре) мечтателя. Подобный прием используется и в фильме Григория Рошаля «Академик Иван Павлов» (1949), где ученый в письме благодарит вождя за высокую награду. В последнем фильме вместо Калинина фигурирует посетивший Павлова другой соратник вождя – Киров. Их диалог явным образом «мичуринизирован»: автор заставляет физиолога почти дословно цитировать садовода: «Мы должны наконец вмешаться в собственную природу», – заявляет Павлов Кирову. Между ними происходит следующий диалог: