Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Киров.Мы заставим природу отдать нам все. Ну а будет сопротивляться – переделаем.

Павлов.Гм… А вы ведь в некотором роде мечтатель. Гм… Политик и мечтатель.

Киров.А как же иначе, Иван Петрович! Мечта у нас первый вариант плана. Иван Петрович, а разве вы не мечтаете в своей науке?

Павлов.Мечтаю…

И все же в этой когорте мечтателей Мичурину принадлежало самое почетное место – сразу после Горького. Фильм буквально прошит его высказываниями о переделке природы. Именно на них постоянно опирался Лысенко. Разумеется, большая часть этих высказываний не являлась цитатами, но была придумана Довженко в развитие известного мичуринского призыва «не ждать милостей от природы», но «взять их у нее».

Картина Довженко резко усиливала радикализм взглядов Мичурина и расширяла диапазон тех его высказываний, которые необходимы были Лысенко для апелляции к избранному себе в предшественники садоводу. Поэтому Мичурин «цитировал» здесь Лысенко, с тем чтобы Лысенко мог цитировать Мичурина. Мичурин выступает в картине идеологическим двойником Лысенко, который говорит то же, что и «народный академик», только более экспрессивно. Так, он заявляет жене: «Теперь я знаю, что мне нужно делать… Я буду делать новые деревья, Саша, совершенно новые! Довольно. Природа! Подумаешь, богиня красоты! Не надо мне милостей! Я человек, Саша, и не хочу расточать перед ней фимиам. Я буду сам создавать деревья лучше природы!» В них он видит не просто объект изменения, но, как настоящий художник, продукт собственного творчества. На упрек жены: «Я тебе мешаю. Ты уже весь принадлежишь деревьям» Мичурин отвечает: «Слушай, неужели тебе не понятно до сих пор, что они мои творения».

Хотя и вынужденно, Довженко заставляет своего героя все глубже погружаться в явно неведомые Мичурину споры о генетике, дарвинизме и менделизме. На встрече нового, 1900 года у академика Пашкевича смущенный Мичурин разражается поистине прометеистским монологом:

Я хотел бы в этом веке посягнуть на мировой порядок! Девятнадцать веков нашей эры наблюдает человек таинственную изменчивость в природе под влиянием изменчивых окружающих условий. Но если я восстану и создам изменчивость в природе по своему желанию? Я имею в виду создание запланированных наследственных изменений… Что посмеет тогда сравниться с могуществом народа, когда труд на земле станет творчеством, искусством? И все, все станет иным…

А академик Пашкевич убеждает присутствующих в том, что «практика Мичурина выше наших теоретических познаний». Более того, что Мичурин «продолжает Дарвина. Дарвин объяснил эволюцию, а он хочет ее творить». И здесь отличить Ивана Мичурина от Исаака Презента становится невозможным. С Менделем Мичурин начинает спорить с первых же кадров фильма, объясняя своеобразие собственного подхода к гибридизации растений, он заявляет американским гостям: «Мендель не объясняет развития плодовых, а я начал заниматься лепкой нового растения. Пользуясь неустойчивостью и податливостью молодых растений, я направляю его движение, формирую качество». На это американцы переглядываются, а отец Христофор крестится…

В роли главного менделиста в первой части картины выступает отец Христофор. Он признается Мичурину, что Мендель вернул ему пошатнувшуюся от чтения Дарвина веру, объяснив, что наследственное вещество непостижимо и не поддается никаким воздействиям. «Ну и вот, сажаю и убеждаюсь, что признаки, действительно, проявляются у потомства в неизменном виде. И каждый год у грядки утверждается вера моя в бога». Мичуринские же опыты он не признает, утверждая, что тот «оскверняет господню землю, пречистую матерь всего живущего!». Мичурин же поправляет Христофора: «Уж если вы заговорили о земле, так позвольте вам заметить, что в жизни растений земной шар играет скорее роль отца, а не матери. А мать? Внешняя среда природы. Вот кто. Она – настоящая мать-воспитательница». Интересно, что Христофор, полемизируя с Мичуриным, апеллирует к морали. Он обвиняет его в том, что, скрещивая все со всем, он «превратил природу в дом терпимости». Нечто подобное слышит Мичурин и от правительственных чиновников, которые отказывают ему в финансировании опытов под тем предлогом, что он разводит «разврат в природе на государственные субсидии». У Лысенко же оказывалось, что подобный «разврат» естественен, и Лысенко обвинял менделистов в том, что они «насилуют» и «уродуют» природу, воздействуя на растения страшными ядами.

Мичурину поручено в картине формулировать принципы лысенковской «мичуринской биологии». Свои «законы» он формулирует над умирающей женой: «Мы живем в одном из этапов времени безостановочного создания природой новых форм живых организмов, но по близорукости не замечаем этого… Свойства пород не передаются от поколения к поколению в неизменном виде. Они формируются в каждом поколении заново по мере развития, от появления всходов до взрослого состояния…»

Поскольку Мичурин представлял «народную науку», он делился своими заключениями с окружающими на «языке народа», как он сам его определял. Язык этот полон образности и пафоса: «Тут перед нами получаются возможности открытия новых растений с небывалыми свойствами. Тут из глубины, так сказать, будущих веков мы вызываем к жизни деревья, которым пришлось бы ждать тысячелетия медленной эволюции до появления на свет. И не только деревья». Именно на таком языке говорил и Лысенко. Многие пассажи Мичурина почти цитатно повторяют «народного академика»:

При гибридизации передаются наследственные задатки не только отца и матери, как это утверждают некоторые горе-теоретики. В гибридах складываются комбинации целой группы отдаленных родичей: дедов, прадедов, прабабок и даже еще более отдаленных родичей по обеим линиям. И пробуждаются к жизни они при гибридизации, как при взрыве, проспав при этом целые столетия в скрытом состоянии, причем, заметьте, все гибриды, полученные от скрещивания видов или разновидностей, далеких между собой по местам родины, обладают наибольшей силой приспособления к условиям новой местности.

В роли «горе-теоретика»-менделиста, оторванного от действительности ученого-формалиста и объекта бесконечных нападок Мичурина выступает во второй части картины профессор Карташов, которого даже созданные Мичуриным новые сорта растений не убеждают в том, что наследственность может изменяться. Такое неверие в очевидное было признаком не только научной недобросовестности, но и политического диссидентства. Кинокритик Юренев писал, что якобы делегация вейсманистов приезжала давать бой Мичурину, но «наперекор идеалистическим теориям наливались на ветках мичуринских деревьев еще невиданные миром плоды» [1017]. Отказ увидеть эти плоды при жизни Мичурина и признать в них торжество «творческого дарвинизма» был причиной разгрома генетики в СССР в 1940‐е годы. Но даже такое развитие событий смог предвидеть гениальный мечтатель. О происходящем в науке после революции и своих продолжающихся спорах с Карташовым Мичурин заявляет: «Вы гражданскую войну кончили? Да? Так вот сейчас она начинается в науке. Понимать надо!»