Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

– Все это прекрасно, однако мною уже давно доказано, что только наследственное вещество – ген – определяет особенности будущего организма. Гены не зависят от воздействия среды на организм. Они развиваются сами по себе, по своим законам.

– Вздор! – восклицает Павлов, быстро подходя к противнику. – Ну простите меня, вздор, вздор! Ведь если никто не может повлиять на ваше вещество, на ваш ген, так нам остается только созерцать природу, больше ничего! Этак у вас не лаборатория получится, мистер Морган, а молельня… А мы желаем активно вмешаться в природу. И мы это будем делать, мистер Морган, несмотря на ваше неодобрение, не гадая на кофейной гуще!..

Авторы заставляли Павлова заменить логику ученого чистым волюнтаризмом: утверждение Моргана является «вздором» не потому, что доказано обратное, но потому, что оно не позволяет «активно вмешиваться в природу», – как если научная истина должна отвечать не объективному результату научного поиска, но устремлениям ученых. В реальности все, разумеется, обстояло ровно наоборот.

Павлов действительно высказал идею о наследовании условных рефлексов в небольшой статье 1923 года. Но тогда же эти выводы были опровергнуты генетиками Николаем Кольцовым и самим Морганом. Уже спустя несколько лет, в 1927 году Павлов признал выводы генетиков неопровержимыми, а опыты по наследованию предрасположенности к образованию условных рефлексов «крайне недостоверными». Однако его не подтвердившаяся гипотеза была подхвачена «биологами-марксистами», а точнее ламаркистами, видевшими в генетике «буржуазную науку». Сам же Павлов к концу жизни стал не только сторонником, но и защитником генетики от нападок «марксистских биологов». Он требовал внесения в программу медицинских институтов курса генетики, установил памятник Менделю в Колтушах, а в 1935 году в незаконченной статье «Об одном важном долге современного врача» утверждал, что законы генетики должны стать «руководящим источником самой человеческой жизни» и что врач должен не только знать генетику и ее основные законы, но и на практике быть убежденным проповедником законов генетики, а законы Менделя должны получить «широчайшее проникновение в людское мышление» [1025].

Однако советское кино увело Павлова туда, где он никогда не бывал. Один из рецензентов особенно хвалил сцену спора Павлова с Морганом, утверждая, что якобы его учение об условных рефлексах «уничтожает представление о косной наследственности. Приобретенные в зависимости от условий жизни рефлексы могут быть закреплены в последующих поколениях, переданы потомству. Наука становится властной преобразовать природу» [1026]. Картинный Павлов должен показать связь «передовой биологической науки» с практикой, о чем неустанно твердил сам Лысенко и что утверждал в фильме Довженко в своих бесконечных спорах с биологом-схоластом Карташовым Мичурин. Противники «передовой науки» показаны поэтому всегда сторонниками «чистой науки».

«Московский университет всегда охранял чистоту отвлеченной науки», – говорит некий профессор-ретроград, выступающий против назначения Жуковского профессором Московского университета. «Кто же он – математик или инженер?» – спрашивает он. Ответ в том смысле, что Жуковского отличает «способность соединять теоретические вопросы с практикой», не убеждает сторонников «чистой науки». К тому же и сам Жуковский неоднократно высказывается о недостаточности теорий. Причем он восстает против самых больших (но всегда зарубежных!) авторитетов. Так, он заявляет, что «теория Ньютона не объясняет», почему изогнутая поверхность увеличивает скорость движения, что «опыт жестоко расходится с теорией». На все теоретические вопросы Жуковский ищет ответы в опыте: «Затруднение в теории? – спрашивает он своих студентов. – Ну что ж, значит нужно снова оседлать опыт. Опыт. Только опыт нужно сделать более точным, а для этого нужны новые методы. В науке, точно так же, как и в природе, тупиков не бывает. Тупики выдумывают только бездельники». Зрителю было ясно, что этот гимн опыту и практике был отражением той великой битвы, которую вела «мичуринская агробиология» с «оторванной от жизни» генетикой, а замечание о «тупиках» – ответом генетикам, утверждавшим, что желаемые лысенковские наследственные изменения невозможны.

Неверие генетиков в познаваемость (а следовательно, и в изменяемость) наследственности определяется тем, что все они представлены зараженными религиозными предрассудками. В яркой форме это выражено в картине Довженко на примере почитающего Менделя отца Христофора. В картине Рошаля роль попа выполняет ученик Павлова Званцев. Он отказывается заниматься изучением мозга, к чему пришел Павлов, изучая рефлексы. Формулирует Павлов свою задачу вполне по-мичурински: «Человек не может быть счастлив, не поняв свой мозг. Не научившись управлять им. Это прямая задача физиологии! И для меня она сейчас заслоняет все!» Званцев возражает: «Опомнитесь, Иван Петрович! Там область мысли, чувств, души…» Ответ Павлова полон сарказма: «Души! Я натуралист. Я привык верить опыту. Что-то я не мог обнаружить до сих пор эту таинственную душу». И тут их спор перетекает в актуальное русло генетических дискуссий конца 1940‐х годов:

Званцев.Она непознаваема. Вы есть вы, а я есть я. У нас седеют волосы, мы стареем. Но мы остаемся каждый самим собой. Это неизменно, это не поддается изучению. Какою мерою можете вы измерить мое личное «я», которое всегда было моим, лично моим!

Павлов.Чепуха! Выдумки! Всё вы это выдумали. Кто вы такой? Кто вы такой? С какого возраста вы себя помните?

Званцев.Ну… лет с трех, четырех…

Павлов.A до этих четырех лет где вы были? Где было ваше личное «я»? Не знаете?.. Была только почва, полученная по наследству, и ваше «я» сложилось постепенно. В результате влияния внешней среды. Душа!.. Вздор! Гиря, болтающаяся в ногах у науки. И чем скорее мы ее отбросим, тем лучше!

Фактически Павлов повторяет здесь лысенковское: «В Советском Союзе люди не родятся… Родятся организмы», тогда как реальный Павлов был ближе к Званцеву, чем к советизированному материалисту-мичуринцу Павлову, который в фильме Рошаля похож больше на Лысенко, чем на себя самого. Как бы то ни было, все враги «передовой науки» представлены в этих картинах мракобесами. Таковы, например, враги хирурга Пирогова в фильме о нем Григория Козинцева. «Вредные материалистические доктрины профессора Пирогова производят гибельное, развращающее действие на умы молодежи. Созданный им анатомический институт служит делу неверия в промысел всевышнего. Материализм во всей его кощунственной всеразрушающей и дикой силе вторгается в святилище науки», – жалуются на него лейб-медику его враги.