Сергей Полехов - Наследники Витовта. Династическая война в Великом княжестве Литовском в 30-е годы XV века

Несмотря на спорность некоторых вопросов, работы Халецкого стали важным этапом в изучении истории ВКЛ вообще и событий после смерти Витовта в частности. Многие идеи, высказанные им, впоследствии подтвердились в специальных исследованиях. Вклад Халецкого в разработку темы состоит и в том, что он существенно расширил круг источников — за счет как находки новых [73], так и использования уже известных свидетельств (актов, фиксирующих оборот собственности), методику работы с которыми он предложил [74].

По мере изучения источников в ряде случаев становилось ясно, что они не подтверждают общей схемы событий 30–40-х годов, восходящей к трудам А. Левицкого и М. К. Любавского. Но ничего нового взамен не предлагалось. Это хорошо видно на примере соответствующих разделов в труде Людвика Колянковского (1882–1956) «История Великого княжества Литовского при Ягеллонах» [75]. Историк справедливо отметил тенденциозность «отца польской истории» Яна Длугоша и краковского епископа Збигнева Олесницкого, высказывания которых легли в основу интерпретации конфликта 1430-х годов. Он также привлек ряд новых источников из архива великого магистра (в первую очередь это касается периода с конца 30-х до 60-х годов XV в.). Несмотря на некоторые справедливые частные наблюдения, концепция событий 1430-х гг. осталась у Колянковского противоречивой. В одном случае он пишет, что Свидригайла неверно называть сторонником уравнения в правах русинов и литовцев [76], в другом — приводит примеры «протежирования» русинов [77], которые на поверку оказываются неубедительными или ошибочными. В итоге и вопрос о том, почему ВКЛ в 1432 г. раскололось на Литву и Русь, остается без ответа.

В межвоенный период определенный интерес к событиям 30-х годов XV в. стал проявляться не только в польской, но и в литовской историографии. После обретения Литвой независимости в 1918 г. национальная историческая наука в подлинном смысле этого слова переживала период становления. Сильное влияние на этот процесс оказывала тогдашняя политическая обстановка. В это время у Литвы были очень напряженные отношения с Польшей, захватившей Виленский край, поэтому литовские историки охотно обращались ко временам «языческой Литвы» до заключения унии с Польшей, а также эпохе Витовта, который провозглашался «творцом могущества Литвы», борцом за единство и независимость государства и противником Польши. Сложившийся тогда национальный культ Витовта Великого использовался официальной пропагандой как историческая параллель диктатуре Антанаса Сметоны [78]. В этой обстановке понятны призывы «найти литовцев в истории Литвы» и «писать историю Литвы объективно, но по-литовски» [79]. Последнее высказывание принадлежит о. Йонасу Матусасу (1899–1962), автору книги «Свидригайло, великий князь литовский», изданной в Каунасе в 1938 г. [80]Ее первоначальная версия была защищена в каунасском Университете Витовта Великого в качестве хабилитационной работы в конце 1936 г.

Очевидные достоинства этой работы в том, что ее автор прекрасно ориентируется в источниках и историографии вопроса [81]. Опираясь на тот же круг источников, что и А. Левицкий, Й. Матусас, хотя и не был профессиональным историком, сумел критически взглянуть на его выводы и сделать ряд ценных наблюдений и остроумных замечаний. По его словам, симпатии Свидригайла к русинам и православным — «это взгляд поляков, широко распространенный в Европе польской королевской канцелярией, особенно Збигневом Олесницким и его секретарем Длугошем», которые жили «под звездой унии» и стремились таким образом очернить литовского князя в глазах католической Европы. При этом Матусас, увлекаясь полемикой с Левицким, в некоторых случаях явно идеализирует положение русских земель в составе ВКЛ (например, пишет о том, что «уже в 1392 г. Луцк получил такие же права, как Львов», хотя в действительности дело обстояло несколько сложнее). Он проводит мысль о единстве общества ВКЛ, видит в нем вслед за Халецким только территориальный антагонизм, но отвергает этническую, религиозную и социальную подоплеку конфликта Свидригайла с Сигизмундом Кейстутовичем [82]. Действия Свидригайла он рассматривает как продолжение политики Витовта: «Самостоятельность Литовского государства и неделимость его земель — это основные стремления этого великого князя», — писал Матусас. Поэтому неудивительно, что он не заострил внимания на противоречиях внутри правящих кругов ВКЛ, которые привели к перевороту 1432 г. Ответственность за это событие Матусас целиком и полностью возлагает на поляков, а глава о нем называется «Переворот Зарембы» — по имени польского посла, который, по словам Длугоша, с санкции короля подговорил литовскую знать свергнуть Свидригайла с престола [83]. Свою книгу (раздел, посвященный общей оценке Свидригайла) историк завершает словами о том, что этот князь боролся «лишь за самостоятельность Литвы и ее честь» [84]. Однако остается непонятным, как серадзскому каштеляну Лаврентию Зарембе, дважды побывавшему в Литве в 1432 г., удалось уговорить часть тамошней знати свергнуть собственного великого князя, которого она только что горячо поддерживала. Матусас справедливо замечает, что переворот совершила узкая группа лиц, а большая часть литовской знати просто была поставлена перед свершившимся фактом [85], но дальнейшие объяснения неубедительны. Как справедливо было отмечено в отзыве на хабилитационную работу, который подписан И. Йонинасом и преподававшим в Каунасе Л. П. Карсавиным (составлен, вероятно, И. Йонинасом), автор поставил перед собой цель «отреагировать на политические тенденции польских историков в оценке личности князь Свидригайла, посмотреть на этого князя и его деятельность глазами литовца или, еще точнее говоря, реабилитировать его». От этого сильно пострадала характеристика его противника Сигизмунда, «который автору кажется лишь инструментом польской политики, тогда как он также был противником Польши, только попавшим в очень трагическую ситуацию, из которой часто безнадежно стремился выйти ( beviltiškai siekė išeiti )». В отзыве было отмечено и то, что о. Й. Матусас избегал широких характеристик внутреннего и внешнего положения Литвы в рассматриваемую эпоху [86]. Положительные качества Свидригайла и его популярность, на которых акцентирует внимание литовский историк, не объясняют, почему он потерпел поражение в борьбе с Сигизмундом Кейстутовичем, почему был менее удачливым, чем его предшественник Витовт. Вероятно, по этой причине книга Матусаса осталась единственным трудом о Свидригайле в тогдашней литовской историографии.

После труда Матусаса в изучении событий 30–40-х годов XV в., активно обсуждавшихся ранее, во всех странах наступил долгий перерыв. Интерес к этой теме удовлетворялся изданием старых работ [87]и попытками концептуально переосмыслить ее в духе советской историографии [88]. В какой-то степени интерес к данной теме пытались реализовать ученые старого поколения: в 40-е годы традиционные представления о ней обобщил польский историк Хенрик Ловмяньский (1898–1984) в курсе лекций по истории ВКЛ [89], спустя примерно десять лет к ней пожелал обратиться литовский ученый Константинас Яблонские (1892–1960) [90], но это желание ничем не увенчалось из-за его смерти. Более успешной была попытка обращения к проблемам династической войны XV в., предпринятая литовским историком Бронюсом Дундулисом (1909–2000). Хотя изучение политической истории ВКЛ в советской Литве не приветствовалось, в 1968 г. он опубликовал докторскую диссертацию «Борьба Литвы за государственную самостоятельность в XV веке» [91], что стало большим событием для литовской исторической науки [92]. Эта работа основана на глубоком самостоятельном изучении опубликованных источников и историографии. Для авторского подхода характерно объединение традиций межвоенной историографии (это сказалось в выборе темы, посвященной конфронтации ВКЛ с Польшей) и марксистской риторики. Это не единственное противоречие: с одной стороны, Дундулис писал о реорганизации государства Свидригайлом (уравнение в правах русинов и литовцев) и ее противниках — «литовских феодалах, руководствующихся своекорыстными классовыми интересами», с другой — отвергал традиционную интерпретацию источников, в которых видели свидетельство этой реорганизации [93]. Поражение Свидригайла Дундулис в духе марксизма объяснял тем, что тот не стремился привлечь на свою сторону «народные массы»; русскую знать он оттолкнул от себя идеей церковной унии, а литовцев — сотрудничеством с Орденом [94]. Сигизмунд Кейстутович, хотя и подтверждал несколько раз унию с Польшей на невыгодных для ВКЛ условиях, делал это в тактических целях: он боролся за «самостоятельность» Литвы точно так же, как Витовт, и более осторожно, чем Свидригайло. Причина его убийства — опасения части литовской знати за свое положение и в какой-то степени антипольская политика (этот сюжет остается в тени другой темы — его несостоявшегося союза с Тевтонским орденом) [95]. Как видим, кругозор литовского историка сильно ограничивала его исследовательская парадигма — поиски «борьбы за государственную самостоятельность Литвы» (скорее, в действительности, имел место поиск оптимального modus vivendi c Польшей, о чем говорит ход «коронационной бури» 1429–1430 гг., переворот 1432 г. и ситуация после убийства Сигизмунда в 1440-м) и интерес исключительно к истории Литвы в границах Литовской ССР, ее знати и регионов (Жомойть). С другой стороны, Дундулис честно признает: «Как русское общество того времени было настроено и каковы были его политические устремления, в том числе стремление освободиться от иноземной власти, отделиться от Литвы и Польши — это вопрос, который нужно специально исследовать и который должен был бы охватывать более широкий период» [96].