Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

“Вольтер: Вашему Величеству известно, что господин Бассекур, бургомистр Амстердама, явился к французскому министру с предложением о мире?

Фридрих. Старина Бассекур (птичий двор), вероятно, откармливает каплунов и цесарок для этого господина.

Вольтер: Но, коли Бассекур, один из ратовавших в Голландии за войну, выступает поборником мира, разве не ясно, что эта страна скоро из войны выйдет? Разве не демонстрирует Франция силу и мудрость?

Фридрих. Я восхищаюсь мудростью французов, но Господь не позволяет мне следовать их примеру.

Вольтер-. Австрийцы и их союзники рвутся продолжить Силезскую кампанию. Кто, кроме Франции, станет вашим союзником, Сир?

Фридрих. Они получат по заслугам,

Им, варварам, придется туго, и так далее...”

Вольтер попросил у Фридриха позволения сопровождать его во время визита к сестре, маркграфине Байройтской. Тот был не против, при условии, что Вольтеру позволит здоровье. Слово за ним.

Вообще-то говоря, король принял решение возобновить союз с Францией, но философу он о перемене тактики не сообщил. Понимая, что соперничества с Версалем ему не выиграть, он был заинтересован в утрате Вольтером доверия французского правительства. Как раз в это время один из агентов прусского короля в Париже передавал увенчанному митрой ослу письма, адресованные философом Фридриху и содержавшие оскорбительные выпады в адрес епископа в стихах и прозе. Узнав об этом, Вольтер объяснил Амело, министру иностранных дел, что Фридрих расставляет ему ловушки. Он же предпочитает поселиться в швейцарской деревне, чем оставаться у человека, не чурающегося столь низких приемов. Объяснение приняли. Поскольку оно устраивало всех, кроме епископа, маленький заговор Фридриха провалился.

Атмосферу в Берлине трудно было назвать доверительной. Двое мужчин, как и прежде, часами беседовали, зная о взаимном предательстве. Вольтер, обозленный, с досады отыгрывался на Эмилии, которая жаловалась, что он ей либо совсем не пишет, либо отделывается парой ледяных строчек. Может другая женщина и усмотрела бы тут добрый знак, но мадам дю Шатле была начисто лишена женского чутья. Она страдала и не скрывала этого.

Здоровье Вольтера неизменно поправлялось, если ему было так удобней, и визит в Байройт вскоре состоялся. Фридрих, отправившись за пределы Германских государств, оставил его у маркграфини. Вольтер чувствовал себя здесь куда счастливее, чем в Шарлоттенбурге, где появлялась всего одна дама, Ла Барбарини, мужеподобная танцовщица-итальянка. (Несчастная королева Пруссии хранила священный очаг в одиночестве, с тех пор как муж ее уселся на трон, отчего, как говорили, характер у нее ужасно испортился.) Небольшой дворец в Байройте, куда приехал Вольтер, напоминал французское загородное поместье: здесь царили веселье, легкость и простота, а у женщин были нормальные формы. Прелестная маркграфиня быстро сумела развеять тоску Вольтера. “Принцесса-философ”, прозвал ее он. “Образец любезности и радушия”. Она окружила его той любовью, какой он некогда надеялся добиться от ее брата; в сущности, маркграфиня оказалась копией брата в юбке, лишенной его неприятного, затрудняющего общение величия. Дружбу с ней и ее сестрами Вольтер причислял к своим самым удачным германским приобретениям. Письма к Эмилии удлиннились, по ее словам, их писал человек, опьяневший и одуревший от глупых забав смехотворных немецких двориков. Маркизе стало казаться, что больше они никогда не увидятся, и вместо Фридриха она приревновала Вольтера к его сестрам. Что делает он в Байройте один, без короля?

Пробыв там всего две недели, Вольтер вместе с Фридрихом возвратился в Берлин, причем оба они пребывали сейчас в лучшем расположени духа. Философ собрался домой, и король снова пустил в ход свое обаяние. Как всегда, разговор зашел о том, что Вольтеру следует жить здесь, но, разумеется, одному “без всех остальных”. Дю Шатле и правда почувствовали бы себя белыми воронами среди гомосексуалистов, поэтому Вольтеру, вообще-то любившему и рыбку съесть, и косточкой не подавиться, приходилось выбирать между Фридрихом и Эмилией. Он выбрал Эмилию. Валори попросил его, воспользовавшись королевским прекраснодушием, помочь французу, подвергавшемуся при покойном Фридрихе Вильгельме пыткам и лишившемуся носа и ушей, а теперь томившемуся в крепости в Шпан- дау. Преступление его заключалось в том, что, будучи похищен для службы в полку великанов, он пробовал бежать. Фридрих согласился проявить, как он выразился, “La Clemenza di Tito”'. Он вновь дал слово уладить отношения с Тьерьо. Но Фридрих обманывал и по- крупному, и в мелочах. Француза освободили лишь в 1749 году, а Тьерьо, девять лет кормившийся пустыми обещаниями, так и остался с носом.

Мопертюи все еще не возвращался в Берлин после своих злоключений в Мальвице. В письме к нему Вольтер разукрашивает свой визит в самые радужные тона, заодно подсмеиваясь над общими знакомыми. Иордане (большой друг Фридриха) по-прежнему напоминает Раготэна, комического горбуна из романа Скаррона, только он — добродушный и рассудительный Раготэн, регулярно получающий хорошее содержание, маркиз д’Аржанс — Чемберлен с огромным золотым ключом. Академия, где Мопертюи любят, и где ему сочувствуют, занимается опытами Эллера, твердящего, что воду можно превратить в пластический воздух. В Байройте Ее Королевское Величество часто вспоминала Мопертюи, это чудесное убежище, приятнейший двор без надоедливого этикета. Брауншвейг ( тамошняя герцогиня тоже сестра Фридриха) по-своему очарователен. Вольтер перелетает с планеты на планету, чтобы рано или поздно добраться до беспокойного Парижа, и будет крайне опечален, не найдя там бесценного Мопертюи, которым он восхищается и которого будет любить до конца своих дней.

Покинув Берлин тринадцатого октября, Вольтер, не спеша, с остановкой в Брауншвейге, добрался до Гааги. Дю Шатле ждали его в Брюсселе. Эмилия была угрюма и жалела себя, д’Аржанталь, как обычно, стал ее наперсником. Ползти от Берлина до Гааги двенадцать дней, в то время как туда Вольтер домчался всего за девять! Провалиться на целых пять месяцев, вместо шести недель! Три недели ни одного письма. Два месяца она была вынуждена узнавать о его планах от посла или из газет. Любая женщина на ее месте давно бы охладела, но чувства Эмилии не угасли, она не умеет быть рассудительной. Тем не менее, Вольтер должен осознать, сколь глубоко она страдает, а долг д’Аржанталя описать ему ее состояние. У нее нелады со здоровьем, она давно кашляет, ощущает боль между лопаток и в области печени. Другая на ее месте давно бы умерла, что и для Эмилии, впрочем, было бы наилучшим исходом.

Д’Аржанталь добросовестно изложил Вольтеру претензии маркизы дю Шатле, вызвавшие у того обычную мужскую реакцию: досаду с примесью вины, заставившую его ответить, что Эмилия делает много шума из ничего. Кто виноват, что почта плохо доходит. Он тоже подолгу не получал писем и огорчался, но не кипел злобой, не считал себя брошенным и не морочил голову всей Германии. Приятельница д’Аржанталя бесконечно усложняет Вольтеру жизнь ненужной суетой. Однако ему не в чем оправдываться перед старым товарищем, который знает его как самого себя. Д’Аржанталю следовало бы посоветовать своей корреспондентке не гневить Бога. Через два дня ( шестого ноября 1743 года) Вольтер в приписке к своему письму сообщил, что, по приезде в Брюссель, имел счастье найти их общую подругу в добром здравии, чего, увы, не скажешь о нем самом.