Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

В том году за праздники в Версале отвечал герцог де Ришелье, первый постельничий короля. Людовик XV и придворные были не в восторге от увеселений, какими он их потчевал. Чаще всего здесь устраивались весьма искусные фейерверки, но публика не одобряла их: радость для глаз, но не пища для ума, таков был общий приговор. В конце концов, герцогу наскучило слушать брюзжанье и он засадил Вольтера и Рамо писать дивертисмент по случаю бракосочетания дофина с испанской инфантой. Свадьба должна была состояться в феврале 1745 года, поэту и композитору дали год для работы. Вольтер уже сочинил оперу “Самсон” вместе с Рамо и знал, какой у композитора несносный характер. Рамо в грош не ставил либретто, считая главным музыку. “Пойте быстрей!” “Но, маэстро, слов будет не разобрать!” “Какая разница?” Вольтер был сговорчив, благодаря немалому театральному опыту. Он всегда соглашался внести исправления, сократить или дописать стихи и даже заменить слова: “Извольте, я уберу слово d’outrageuse', хотя, должен вам заметить, его употребляли Буало и Корнель”. Не жалея сил, он снова и снова сам просматривал написанное,хотя всегда ценил и свежий взгляд, способный, по его мнению, выявить мелкие погрешности автора.

Задуманный сейчас Вольтером дивертисмент: оперу, балет, праздник внутри праздника и живые картины, предполагалось назвать “Принцесса Наваррская”, а в его главном герое, герцоге де Фуа, должны были угадываться черты Ришелье. Все лето Вольтер трудился, как одержимый. Вопреки обыкновению, он мало кому писал, а Фридриху не писал совсем. Он постоянно отправлял черновики “Принцессы” Ришелье, прося у того совета и поддержки, но был невероятно раздосадован, узнав, что в Версале только ленивый не сунул в них носа. “Мало кто способен оценить золото, пока оно еще в руднике, под землей”. К тому же, Ришелье, хоть и большой знаток литературы, пишет как курица лапой, почерк его нельзя разобрать. Ну да ладно, надо работать. Мадам дю Шатле самый строгий критик, ее суждения заслуживают доверия. Вольтер впервые так страстно жаждал успеха. Не надеясь угодить дофину и инфанте: им наверняка будет не до веселья в день заключения столь ответственного союза, поэт мечтал заслужить похвалу короля.

Отношение Вольтера к Людовику XV было куда однозначней его любви-ненависти к Фридриху. Как простой подданный, он хотел нравиться королю. Речь, разумеется, не шла о том, чтобы посидеть в ногах его кровати или поприсутствовать на гомосексуальных оргиях. В Версале не существовало подобной практики. Людовик XV настаивал на соблюдении этикета, считая его необходимым, и будучи от природы застенчив, вел себя непринужденно лишь с несколькими старинными друзьями. Вольтера он едва ли удостоил даже одним словом. Но холодность короля и гонения, которым поэт подвергался со стороны его чиновников, не мешали ему отдавать должное обаянию и нраву Людовика XV. В “Надгробном слове”, написанном, когда на что-либо надеяться было поздно, а бояться глупо, Вольтер советовал потомкам “не верить тем таинственным легендам, что от нечего делать, ради удовольствия посплетничать, слагают о государе пока он еще жив: одурачившие публику, они через несколько лет подхватываются историками, а те, обманувшись сами, вводят затем в заблуждение грядущие поколения”. Вольтер не мог и предполагать, каким он окажется провидцем.

“Принцессе Наваррской”, задуманной ради забавы монарха, поэт отдал больше сил, чем всему, что он написал для Комеди франсез и четырех тысяч образованных парижских театралов. Эмилия тоже много работала. У нее появился новый наставник, отец Жакье, взявшийся отлучить маркизу от идей Лейбница и сделать ее последовательной сторонницей Ньютона. В июле 1744 года президент Эно, большой друг королевы и бессменный любовник мадам дю Деффан, провел один день в Сире по пути на воды, в Пломбьер. Он доставил Вольтеру и Эмилии большую радость, искренне восхитившись окружавшей их красотой и роскошью. Эно никак не ожидал все это здесь увидеть. Впечатлениями от своего визита он делился не раз. В письме к графу д’Аржансону: ”Я нигде не встречал ничего похожего. Они вдвоем ведут там приятнейшую жизнь. Он сочиняет стихи, она чертит треугольники. Архитектура дома романтическая и весьма необычная. Комнаты Вольтера выходят в галерею, где все точь-в-точь как на картине “Школа в Афинах”, поскольку тут собрана коллекция всякого рода приспособлений для математики, физики, астрономии и тому подобного, а кроме того, множество старинных лаковых изделий, зеркал, картин, дрезденского фарфора: поверьте, начинаешь думать, будто это во сне. Вольтер прочитал мне свою пьесу, и я остался ею весьма доволен. У него получается смешно и в то же время трогательно. Он внял всем моим советам и внес поправки. Но что вы скажете о Рамо? Этот вообразил себя литературным критиком и переделывает стихи Вольтера! Я написал о нем Ришелье”.

В своих воспоминаниях Эно пишет: “ Кроме них там был только францисканский священник, крупный знаток геометрии, преподаватель философии из Рима. Тот, кто пожелает описать дивный приют, мирное убежище, единение душ, взаимные любезность и восхищение, родство талантов, углубленность в философию, соседствующую с очарованием поэзии, должен обратить свой взор к Сире. Простое, изящное одноэтажное здание, где кабинеты полны приспособлений для механики и химии, и Вольтер, лежа в постели, начинает, продолжает или заканчивает всевозможные сочинения”. Из Пломбьера Эно написал Вольтеру, что наблюдать “их обоюдное счастье” весьма поучительно.

Президент горячо поддерживал Вольтера и осуждал Рамо, как всегда сумасбродничавшего. Ришелье тоже написал композитору резкое письмо. Оба они напомнили ему, что Вольтер не какой-то рядовой либретист. Однако сам Вольтер сохранял спокойствие. Рамо хочется, чтобы он сделал из четырех строф восемь, а из восьми четыре. Ну что ж, Рамо гений, и имеет право на безумство. Несмотря на дурацкие выходки и занудливость композитора, Вольтер поровну разделил гонорар, при-

читавшийся им за общую работу. Стремясь уложиться в срок и всем угодить, он слег. Эмилия очень за него боялась: высокая температура пугала ее всегда, а в деревне тем более. Больной не мог ни есть, ни спать. Она сказала, что до возвращения в Париж и начала репетиций ему лучше бы обходиться без чужих советов.

Вольтер и мадам дю Шатле покинули Сире раньше, чем предполагали, по разным причинам. Некая болезнь поразила домашних животных. Они оба хотели находиться в Париже во время празднества в честь исцеления Людовика XV в Метце. Вольтеру надо было повидать Ришелье, до того как тот отправится за инфантой в Испанию. Ему следовало сказать пару слов Рамо, начавшему слегка переоценивать собственную гениальность: если тот не бросит капризничать, дивертисмент не состоится. Итак, к концу августа 1744 года они вернулись в Фобур Сент-Оноре. Следующий год Вольтер и мадам дю Шатле проводили попеременно то в Париже, то в Шан, в имении герцога де Лавальера. Герцог и его жена были дружны с ними обоими, герцог, человек высокообразованный, слыл одним из величайших библиофилов восемнадцатого столетия. Шан находится совсем рядом с Парижем, в департаменте Сена и Марна. Обоим философам предоставили по комнате, чтобы они могли приехать и уехать, когда пожелают.