Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Благодарственные торжества по случаю выздоровления короля продлились несколько дней. Весь Париж был словно в горячке, и движение пришло в беспорядок. Вольтер и мадам дю Шатле захотели побывать на открытом концерте, устроенном прямо на площади Дофина, но по пути домой их карета застряла в гигантской пробке на улице Сент-Оноре. Улица стала непроезжей, говорили, что две тысячи карет встали как вкопанные, а Герцог Орлеанский со своим кортежем из экипажей, Верховых всадников, стражников и пажей ухудшил дело, прорываясь к Пале Роялю. Кучер маркизы впервые оказался в Париже. В конце концов, Вольтер и Эмилия, бросив вызов бесчинствовавшей пьяной толпе, пешком двинулись к дому президента Эно, 219 по улице Сент- Оноре ( дом существует по сей день). Эмилия, усыпанная бриллиантами, вскрикивала по-павлиньи, однако ее никто не тронул, и они добрались благополучно. Президента не оказалось дома, что не помешало философам, устроившись поуютнее, послать за жареным цыпленком и выпить за здоровье отсутсвовавшего хозяина. Вольтер написал ему, рассказав о происшествии и о том, как счастливы они были найти рядом дружественный приют, поскольку движение возобновилось лишь в три пополудни. До дома в Фобур Сент-Оноре оставалось несколько сотен дюймов, но вовсе не толпа помешала мадам дю Шатле и Вольтеру дошагать до него: люди благородного звания никогда не ходили по улицам пешком, находя их слишком грязными. Герцог д’Антэн первым вымостил дорогу возле своего дома, приспособив ее для ходьбы. Улица эта известна как шоссе д’Антэн.

В прусском короле Эмилия мигом распознала грозного соперника, однако серьезную опасность ближе к дому она прозевала. Мадам Дени, потеряв мужа, перебралась в Париж, где поселилась на улице Паве (улица до сих пор почти не изменилась). Эта некрасивая, но жизнерадостная вдовушка тридцати двух лет устроила салон для друзей Вольтера из буржуазной среды. Если мадам дю Шатле уезжала играть в карты или на ужин, куда Вольтера не приглашали, он часто отправлялся скоротать вечерок к своей племяннице: повеселиться с ней и зачастившими в ее дом мужчинами. Вскоре он понял, что вовсе не так уж стар, чтобы отказываться от любовных утех, и что мадам Дени вернула ему “L’ages des amours”1. Вольтер полюбил ее пылко, но держал свое чувство в строжайшей тайне. Никто из современников, в том числе и его слуга, не догадывался об этой связи, мы же узнали о ней из писем, получивших известность не так давно. Мысли вольные, если не разнузданные, поэт часто выражал по-итальянски.

“Mia Сага”, обращается он к мадам Дени, “та chere Italienne” .

“Несколько мгновений рядом с вами, и я забываю обо всех своих горестях. Я не буду счастлив до тех пор, пока не смогу жить с вами. Покрываю ваше восхитительное тело поцелуями”. (J’embrasse votre gentil cul et toute votre adorable personne) . “Душа моя принадлежит навеки вам. Мадам дю Ш. обедает сегодня с герцогиней де Модэн, а я с моей драгоценнейшей музой, которую люблю больше жизни”.

Надо иметь в виду, что любовная связь с племянницей у романских народов не считается кровосмесительной. И в наши дни французы, принадлежащие к высшим слоям общества, с благословения папы берут в жены племянниц, поступил так и один из друзей Вольтера, Пари-Монмартель. Если связь Вольтера с племянницей и заслуживает осуждения, то виной тому характер мадам Дени. Скупость этой женщины стала притчей во языцех. Но в молодости недостатки ее не были столь очевидны. Мужчины находили мадам Дени очаровательной. Сидевиль хотел жениться на ней, Вольтер был ею пленен. “Вы всегда будете мною владеть. Мне бы хотелось жить у ваших ног и умереть у вас в объятиях”.

Осень и зиму 1744 года Вольтер посвятил двум занятиям: мадам Дени и “Принцессе Наваррской”. Охваченный творческим порывом неслыханной мощи, он возился с пьесой, без конца перелопачивал ее, советовался со всеми подряд насчет самых пустячных деталей. Если

сделать эту сцену поживей, не покажется ли следующая вяловатой? Как бы поступил на его месте д’Аржанталь? Что думает Сидевиль? Ришелье хочет, чтобы было больше балетов, но не отвлекут ли они зрителей от сюжета? Вольтер напрасно себя терзал: сюжет был изначально мертворожденным.

Двадцать третьего февраля 1745 года суду молодоженов — дофина и инфанты, а также короля и королевы, придворных и небольшой группки наиближайших друзей Вольтера, включавшей и мадам Дени, предстало зрелище, отобравшее у его автора целый год жизни и стоившее ему серьезного расстройства нервов. Блестящая публика затмила актеров: трудно было сравнивать тех, кто находился по разные стороны рампы.

Жужжание золотистых пчел, роившихся вокруг короля, едва не заглушило стихов и музыки. Вольтер после сказал, что пьеса, взорвавшись фейерверком, не оставила следа, однако тем зрителям, что из уважения к автору внимательно посмотрели представление, оно не показалось искрометным. Все в один голос назвали его длинным и скучным. Инфанта сочла шутки плоскими: реакция для нее, впрочем, типичная — будучи по отцу француженкой, а по матери итальянкой, она заразилась испанской серьезностью. Тем не менее, Людовик XV, проболтав весь спектакль, после высказал Вольтеру свое удовлетворение. В иных наградах поэт не нуждался. Всем своим друзьям, включая и сурового Вовенарга, аристократа, на которого новость не произвела впечатления, он похвастал, что живет теперь в Версале. Оправдываясь, если приходилось к случаю, за столь внезапную перемену в отношении к двору, прежде воплощавшему для него продажность, Вольтер говорил, что лишь покровительство короля может защитить его от клики Мирепуа, не дававшей ему спокойно работать. Разумеется, стыдно становиться королевским шутом в пятьде-

сят один год, вздыхал он. При дворе он чувствует себя все равно как атеист в церкви. На самом деле Версаль привел его в восхищение, а что виноград зелен, он признался, в который раз не дотянувшись до него.

В ту весну дела у Вольтера шли хоть куда. Он получил назначение на должность королевского историографа и камергера, две тысячи ливров в год и квартиру в Версале. Квартира, при ближайшем рассмотрении, оказалась всего одной комнатой, вонючей и грязной, да к тому же над общественными туалетами и кухней принца Конде. Адрес, однако, слыл почетным.

Квартировал Вольтер, скорее всего, у Ришелье. Ко- меди франсез возобновила постановки его “Блудного сына”, “Меропы”, “Заиры”, “Эдипа” и “Альзиры”. Но больше всего ему повезло с новой возлюбленной короля. Мадам де Шатору скоропостижно скончалась в возрасте двадцати семи лет, буквально сразу же после выздоровления самого короля. Тот пооплакивал ее несколько месяцев и влюбился снова. Очаровательная мадам д’Этиоль, которой вскоре предстояло стать маркизой де Помпадур, воспитывалась в среде крупных финансистов, хорошо знакомой Вольтеру. “Я знаю ее с пеленок.” Вольтер ликовал, когда выбор короля пал на нее. Мадам де Помпадур была женщина утонченная и образованная, а потому писатели той поры уповали на ее благотворное влияние. По той же причине возвышение маркизы не устраивало Мирепуа, аббат лез вон из кожи, чтоб воспрепятствовать ему. Увенчанному митрой ослу вскоре предстояло получить еще один удар.