Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Несколько событий, имевших место в семьях Вольтера и мадам дю Шатле, достойны упоминания. Пухленькой малютке, дочке Эмилии — ее иногда привозили в Сире из монастыря для участия в спектаклях — исполнилось шестнадцать, и на этот раз девочку привезли, чтобы выдать замуж за неаполитанского герцога

Монтенеро, носатого старика с впалой грудью. Он увез бедняжку в Каподимонте, и мадам дю Шатле, интересовавшаяся дочкой меньше, чем щенками Дорогуши, своей черной собачки, больше никогда ее не видела. Вольтер, в отличие от своих современников, в подобных вопросах проявлял человечность: он не одобрил жениха и, пусть урывками, но все же переписывался с невестой.

Судебный процесс дю Шатле наконец завершился, выиграв его, они чудом ухитрились остаться в хороших отношениях со своим противником, маркизом де Хен- сброком, приславшим Вольтеру письменную благодарность за его участие в этом деле.

Дю Шатле тоже написал, что он сам и его семья многим обязаны философу, который, маркиз в этом не сомневался, никогда не оставит мадам дю Шатле. Летом 1745 года Эмилия пербралась из Фобур Сент-Оноре на улицу Траверзьер (ныне улица Мольера), где Вольтер занял весь первый этаж.

Пока шли репетиции “Принцессы Наваррской”, умер брат Вольтера, оставив его последним из Аруэ. Удивительно, что сам Вольтер не отправился следом за ним в могилу. Настолько слаб здоровьем он до сих пор еще не был, печень и легкие совсем его подвели, после отъезда из Сире он ни одного дня не чувствовал себя прилично.

Вольтер наслаждался своим новым положением в Версале, когда сын мадам дю Шатле, семнадцатилетний юноша, находившийся в то время с отцом на фронте, заразился оспой в Шалон-сюр-Марн. Поспешившие к нему, но бессильные помочь, Вольтер и Эмилия вынуждены были наблюдать за действиями невежественных лекарей. Епископ Шалонский настоял, чтобы они остались возле больного, несмотря на опасность заразиться. Как только юноше полегчало, Эмилия и Вольтер вернулись в Париж, однако поэта на сорок дней отлучили от двора. Таково было правило, обязательное для любого, кто контактировал с оспой, независимо от того, болел он уже, или нет. По словам Вольтера, дурацкий предрассудок не раз вредил ему.

Все его друзья во главе с самим королем отправлялись на войну, и ему, естественно, хотелось с ними проститься. Заняв теперь пост официального историографа, он должен был с пером наготове дожидаться побед, чтобы воспеть их в стихах и запечатлеть в прозе. Ожидание длилось недолго. Двенадцатого мая 1745 года в Версале узнали о блестящей победе французов над англичанами и голландцами при Фонтенуа. Маркиз д’Аржансон (ныне министр иностранных дел), находясь на фронте, написал предварительный отчет о сражении для “господина историографа”. По его свидетельству, заградительный огонь англичан казался французам непреодолимым, будто сущий ад, и было мгновение, когда они, думая, что все потеряно, готовились пережить второй Деттинген (место, где англичане в той же войне раньше разбили их), но положение спасла хладнокровная отвага короля, не пожелавшего отступить, и доблесть домашней кавалерии. “Ваш друг Ришелье выказал себя истинным Баярдом”.

Вольтер, невзирая на свои пацифистские убеждения, радовался этой победе. Француская армия терпела в последнее время много унизительных поражений, и он остро ощущал это, выслушивая шутки и оскорбления Фридриха на ее счет. К тому же, приятно было начинать карьеру официального историографа с подобного эпизода. Вольтер написал свою знаменитую поэму “Сражение при Фонтенуа, которое Людовик XV выиграл у союзников”. К двадцать шестому мая поэму напечатали пять раз, причем в каждом издании количество имен и воинских подвигов возрастало. Вольтера осаждали дамы, желавшие, чтобы он добавил строчку-дру- гую об их возлюбленных. В конце концов, история эта стала походить на фарс, и французы, вечные насмешники, настрочили пародию на “Фонтенуа”. Благородные и знатные герои Вольтера, став детьми каменотеса или торговца живой водой, получили прозвища Красавчик, Тюльпан, Ожидание и тому подобные. Литературные критики единодушно осудили “Фонтенуа”. Но Вольтеру был важен теперь вердикт одного судьи. Людовик XV, не особенно любивший чтение, слушал поэму из уст маршала Ноайля. Маршал Саксонский написал мадам дю Шатле: “Король весьма доволен и говорит, что труд этот выше всяких похвал”. Вольтер обрадовался, но не удивился. С его точки зрения, в поэме имелись определенные тонкости, недоступные бумагомарателям и сброду из Бисетра, но очевидные для людей благородных. Как всегда, он был вознагражден гигантскими тиражами.

Кроме поэмы Вольтеру предстояло сочинить исторический очерк о битве при Фонтенуа. Узнав, что при герцоге Камберленде, английском военачальнике, состоял некий Фокнер, он пожелал выяснить, не приходится ли тот родственником послу. К его изумлению и восторгу, человек этот оказался его Фокнером. “Разве я мог догадаться, мой дорогой почтенный друг, что ваша мусульманская особа переместилась из сераля в гардеробную герцога Камберленда”. Фокнер осветил для Вольтера кампанию с точки зрения англичанина. Лорд Честерфилд в письме к своей парижской приятельнице высоко оценивает “Фонтенуа”, восхищаясь исключительной точностью в описании подробностей сражения. Признаваясь, что для него нет ничего желаннее мира, он далее замечает: “ Мы хотим мира справедливого, вы — выгодного для вас, боюсь, поэтому он далек, как никогда. У нас одна цель — свобода и безопасность

Европы, вы же стремитесь шире распространить вашу деспотию, разве сумеем мы когда-нибудь договориться?” Тем не менее, лорд Честерфилд намерен отправить сына в парижскую школу, чтобы тот выучился “простоте, манерам, изяществу, что негде найти, кроме Франции.”

Вольтер провел часть лета в Этиоле: мадам де Помпадур в тихом семейном кругу дожидалась здесь возвращения Людовика XV с войны. Гостил там вместе с ним и некий аббат де Берни, приятный молодой человек, в силу загадочных обстоятельств являвшийся членом французской Академии и намеренный вскоре занять пост министра иностранных дел. Берни нравился всем. Вольтер дразнил аббата, называя его “Бабеттой Цветочницей”, и не завидовал ему. В самом деле, то обстоятельство, что Бабетту, “которой” не было тридцати, выбрали в Академию, в отличие от Вольтера, разменявшего шестой десяток, могло вызвать лишь недоумение. Вольтер, как и большинство мужчин, знакомых с мадам де Помпадур, симпатизировал ей, а она платила ему той же монетой. Молодая хорошенькая женщина ловко подчинила себе почтенного мужа. Вольтер поделился с Эмилией: он знаком с одной красавицей, которая терпеть не может карточную игру, наводящую на нее смертельную скуку. Не странно ли, что Эмилия-Ньютон теряет уйму времени за карточным столом! Мадам дю Шатле, не подозревавшая о куда более опасной сопернице, вполне могла приревновать Вольтера к другой маркизе.