Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Сказанное выше означает, что душа и тело Эмилии отнюдь не существовали в гармонии, подобно часам Лейбница, а, к нечастью, пребывали в смятении. Неужели она вовсе забыла о Мопертюи и всех своих прочих любовниках? Что те думали об этом сердце, неповторимом в своем постоянстве?

Лоншан отмечает, что зимой 1747—1748 годов Эмилия и Вольтер часто ссорились. Ученый Клеро приходил каждый день на улицу Траверзьер, чтобы проверить ее перевод Ньютона, они вдвоем запирались в комнате наверху и выходили только к ужину, который подавался очень поздно. Однажды Вольтер, пунктуальный от природы, отправил к ним слугу сказать, что еда готова. Эмилия, велев накрывать на стол, добавила, что сейчас же спускается. Приказание немедленно выполнили, время шло, кушанья остывали. Внезапно Вольтер потерял терпение. Взбежав наверх и увидев запертый кабинет маркизы, он пнул дверь ногой и тут видимо понял, что ее занятия с Клеро не ограничиваются одной математикой. Распалившись, Вольтер обвинил ученых в сговоре: якобы те задумали его убить. Вскоре все трое молча спустились вниз и поужинали, так и не проронив ни слова. После ухода Клеро Эмилия из кожи вон лезла, стараясь задобрить Вольтера. После эдакого конфуза она стала вести себя аккуратнее.

Был еще случай, когда философы жарко поспорили за кофе. Вольтер вскочил с кресла и, желая что-то доказать маркизе, задел нечаянно ее чашку, разбившуюся вдребезги. Это оказалась подаренная им же чудесная чашка дрезденского фарфора, с позолотой и росписью: человеческими фигурками на фоне природы. Эмилия, огорчившись до слез, ушла к себе. Вольтер отдал черепки Лоншану и велел тому подыскать подходящую замену в фарфоровом магазине месье Лафренэ на острове Сите. Лоншан не нашел такой красивой чашки, но зато принес Вольтеру целую дюжину, чтобы он мог выбрать сам. Его хозяину приглянулась та, что стоила десять луидоров. Он попробовал поторговаться, но Лафренэ не уступил, и ему пришлось раскошелиться. Зато мадам дю Шатле чашка понравилась, она с улыбкой приняла ее, и все снова наладилось.

На новый 1748 год они уехали в Сире. В Париже судачили о том, что Вольтер сослан, но доказательств этому не имелось, причин же называли великое множество. Одни уверяли, что королева и ее дети настояли на изгнании поэта за стихотворение, где он призвал короля и мадам де Помпадур не унывать. Другие будто бы слыхали, что он непочтительно отозвался о любимом королевой каваньоле, назвав игру глупой. Вольтер был не единственным, кто так считал: каваньоль вышел из моды, и придворные, вынужденные играть в него, брюзжали и жаловались. “Ну конечно, — сказал Вольтер, — если я на самом деле нехорошо говорил о вшивом каваньоле, участь моя плачевна”. Он отрицал, что сослан, и в строгом смысле слова это было не так, но Версаль снова стал ему враждебен. Вольтер уверял, что покидает Париж, так как он — всего лишь планета в солнечной системе Эмилии и вынужден вращаться в ее орбите.

Сидевилю он написал: “Жизнь моя не та, какой бы мне хотелось, мы в этом мире подобны марионеткам”, и мадам Дени: “Я чувствую себя глупо и мне грустно оттого, что нельзя жить с вами тихо и уединенно”. “О до чего безотрадно не жить с вами в одном доме!” Мадам Дени грозилась выйти замуж за знакомого военного из Лилля. Вольтер сказал, что она не должна отказывать себе в удовольствии. Он надеется, что следом за венчанием будет отслужена панихида (по мужу), но не станет оказывать на нее давление. Тем не менее, когда она пишет в Сире: “bisogna scrivere discretamente perche le let- tere sono tal volte aperte” . “La dame наблюдает за мной, когда я пишу”.

Философы покинули Париж в очень холодную погоду, после ужина. Эмилия всегда ездила по ночам, чтобы сберечь время. Она говорила, что научилась в дороге спать, но не умеет работать. Ей, Вольтеру и горничной было неудобно сидеть, мешали многочисленные пожитки, прихваченные в последнюю минуту. В карете иголке негде было упасть. Первую остановку они надеялись сделать возле Нанжи, в поместье месье де Шо- велена, одного из министров короля. Поскольку путники не рассчитывали застать хозяина, Лоншану было велено ехать верхом вперед, чтобы оповестить слуг о прибытии Вольтера и мадам дю Шатле и разжечь огонь в их комнатах. Постоялый двор в Нанжи был на замке, поскольку все жители собрались на танцы на противоположной окраине города. Но услужливый сосед нашел конюхов, Лоншан заказал для господ свежих лошадей, а затем спросил, как ему добраться до месье де Шовеле- на. Ему объяснили, что дорога сильно петляет, но маленькая белая лошадка — ее Лоншан может взять — довезет его. Свернув с главной дороги там, где ему сказали, он должен полностью ей довериться. Лоншан послушался совета, и надежное создание донесло его до погруженного в темноту дома. Разбудив слуг, он попросил их заняться необходимыми приготовлениями. Те поспешно отправились на птичник, где забили нескольких голубей и цыпленка, которых немедленно насадили на вертел, чтобы зажарить. Час шел, однако, за часом, а путешественники не появлялись.

Тем временем, два философа, немилосердно разбуженные, едва они успели смежить веки, брели по дороге, что вела из Парижа в Нанжи. Задняя ось их кареты переломилась надвое, и она со страшным грохотом рухнула набок. Вольтеру, погребенному под обеими женщинами и горами клади, показалось, что он вот-вот умрет от удушья. Воздух сотрясли его вопли. Увы, терпеть он был вынужден достаточно долго. Один из лакеев пострадал, остальным не сразу удалось освободить пассажиров. Вытаскивать их пришлось за ноги, причем Вольтер не переставая стонал и вскрикивал. Четверо слуг, один из которых вынужденно бездействовал, не сумели без постороннней помощи исправить ось, за подмогой пришлось посылать в деревню, находившуюся на порядочном расстоянии от дороги. Заснеженную обочину уложили подушками, и Вольтер с мадам дю Шатле уселись на них, дрожащие от холода, несмотря на свои меха. Ночь выдалась на редкость звездная. Местность же оказалась открытой: ни домов, ни деревьев, в общем ничего, что бы помешало им наблюдать небесный свод от горизонта до горизонта. Оба путника, большие любители астрономии, впервые видели столь отчетливую карту светил. Вскоре, позабыв о стуже и огорчениях, они огляделись по сторонам и принялись рассуждать о природе и о том, куда и зачем движутся тысячи и тысячи гигантских шаров, подвешенных в космосе. Для полноты счастья им не хватало разве что телескопа. Их занятие было прервано крестьянами, пришедшими с веревками и инструментами. Карету подняли, крестьяне, как сумели, скрепили ось, за что получили весьма скромное вознаграждение, равное двенадцати ливрам. Все время, пока усаживались пассажиры и укладывались вещи, мастера попусту негодовали. Зато смеялись они последними. Одолев дюймов пятьдесят, карета снова стала, перекосившись теперь влево. Раздосадованные крестьяне наотрез отказывались помогать, их пришлось упрашивать, отдав вперед немалые деньги. Когда окончательно рассвело, экипаж был готов, и путешествие продолжилось. Лоншан уже собирался отправиться на поиски, но тут философы прибыли к месье де Шовелену и, жадно уничтожив голубей и цыпленка, улеглись в постели, где провели много часов.