Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Приняли их по-королевски. Мадам дю Шатле предоставили покои польской королевы, скончавшейся в 1746 году, Вольтера разместили на втором этаже, прямо над королем, и их с Эмилией комнаты связывала потайная лестница. Отец Мену быстро убедился, что свалял дурака, привезя гостей в Люневиль. Дамы дю Шатле и де Буффлер сблизились: сестры-двойняшки, неразлучные подруги. Эмилии и даром не нужен был Станислав. Что он мог ей дать? Звание возлюбленной Вольтера представлялось ей столь почетным, что она отвергла бы и самого великого из королей. Мадам дю Шатле носила титул, занимала положение в обществе, не испытывала недостатка в средствах, а если в чем и нуждалась, то только в любви. Польский король годился скорее не в любовники, а в мужья, а их у Эмилии и без того было двое.

Вольтер, прибыв в Люневиль, немедленно расхворался. Станислав проявил к гостю неслыханную доброту и участие. По обыкновению прописав себе постельный режим, голодание и ячменный отвар, больной через несколько дней встал на ноги. Выздоровев, он с головой окунулся в репетиции комедий, сочинил стихи всем придворным дамам и сделал все от него зависевшее, чтобы позабавить компанию. Поэт рассылал повсюду восторженные письма, где расписывал достоинства короля. Какой сладостной оказалась его, так называемая, ссылка! Люневиль волшебное место, а здешний монарх осыпает бедного изгнанника своими милостями. В честь Вольтера сыграли “Меропу”, и он, расчувствовавшись, рыдал над собственной трагедией. Мадам дю Шатле уже трижды исполнила роль в “Исиде” Удара де Ламота. И все же, пытаясь читать в письмах Вольтера между строк, замечашь, что в них чего-то не хватает. Конечно, он скучал без мадам Дени, но это еще не все. Он скучал без французского двора и без Людовика XV.

Король Станислав умел ценить работу ума. Он любил Вольтера, не гневался на него, не чинил ему препятствий, а, напротив, всячески поощрял. Придворные восхищались им: не будучи снобами, они не придавали значения (во всяком случае первостепенного) происхождению, им бы не пришло в голову объявить философу бойкот. Но они были провинциалами. Дозволявшаяся здесь свобода пропадала втуне. Короче говоря, Люневиль не был Версалем. Пускай Версаль жил по глупым и досадным правилам, но он оставался центром вселенной, дворцом самого могущественного в мире короля, местом, где заседало самое влиятельное из правительств. Могущество и влияние клонились к закату, пока, впрочем, не очевидному. Версальское общество не ограничивалось горсткой придворных: сюда неминуемо являлась каждая знаменитость. Пока юные легкомысленные аристократы попусту растрачивали свои жизни, прогуливаясь по изумрудным аллеям парка и посиживая в золоченых беседках, маршалы Франции покидали дворец, уходя на войну, а министры и послы дожидались аудиенции у короля. Францией управляли из Версаля. Люневиль же существовал, будто понарошку, а его обитатели были заурядны и неинтересны. Мадам де Буффлер с годами пристрастилась к книгам: она уверяла, что чтение ограждает ее от бесконечного пустозвонства.

Вольтер с удовольствием бы сбежал из Люневиля, он мечтал вернуться в Париж, но мадам дю Шатле удерживала его в Лотарингии. Люневиль стал для нее родной стихией. Здесь ей оказывали почести, благодаря титулу мужа она занимала высокое положение, и это льстило ее самолюбию. Дабы поддерживать душевное здоровье, Эмилия не вылезала из-за карточного стола. Она стала ведущей актрисой хорошо оснащенного театра. К тому же демонстрировать тут наряды и бриллианты можно было с большим успехом, чем в Версале. Когда ей хотелось поработать, она с важным видом удалялась в свои покои, где никто не имел права ее тревожить. Маркиза не замечала, что окружающие считают ее славной чудачкой, однако от Вольтера это не могло укрыться. В своеобразной страничке сплетен, ходившей по рукам в Люневиле, некий анонимный автор писал: “Эта своеобразная женщина интересуется атомами, куда больше, чем собственной семьей”. Вольтер сказал, что это чепуха. Эмилия прекрасно позаботилась о своих домашних: раздобыла высокие армейские чины для мужа и сына и великолепного итальянца для дочери. Чего еще можно от нее требовать?

Вскоре после приезда Вольтера и мадам дю Шатле в Люневиль колдовство отца Мену сработало. Однако, к его огорчению, не совсем так, как он рассчитывал. Эмилия влюбилась, но не в короля Станислава, а в любовника мадам де Буффлер. Сен-Ламбер по-прежнему страдал, наблюдая за развитием романа своей пассии с месье д’Адемаром. Появление в Люневиле мадам дю Шатле, привлекательной, обольстительной, жизнерадостной, напомнило ему о том, что капля ревности действует порой как сильнейшее приворотное зелье. Сен- Ламбер, не таясь, ухаживал за Эмилией: это не доставляло ему большого труда, поскольку он находил ее вполне приятной. Мадам де Буффлер, которой все казалось смешным, смеялась, мадам дю Шатле — нет. В чувственном порыве, сгорая от страсти, она, кинувшись в объятия Сен-Ламбера, объявила о своем намерении провести остаток дней рядом с ним. С ним и, конечно, с Вольтером и маркизом дю Шатле. Сен-Ламберу предстояло стать дополнением, но не заменой. Мадам де Буффлер с улыбкой отдала Эмилии ключ от потайной комнатенки с кроватью, и Сен-Ламбер вынужден был с досадой признать, что салонный флирт обрел черты полнокровной любовной связи.

Пылкость мадам дю Шатле, неумеренной во всем, озадачивает. В свои сорок два года Эмилия (она была на десять лет старше Сен-Ламбера), будучи едва ли не самой образованной в истории цивилизации женщиной, взяла на себя труд (перевод Ньютона), оказавшийся не под силу многим ученым; у нее было двое взрослых детей; величайший писатель эпохи был готов ради нее на все. Но в письмах к новому любовнику она выглядит умной, но истеричной девицей. Сперва маркиза посылала Сен-Ламберу записочки на бумаге с кружевными краями, бросая их в арфу мадам де Буффлер, чтобы он мог получить их вечером. Чем дальше, тем пространнее, грустнее и сентиментальнее делаются ее излияния: ни шуток, ни сплетен, ничего, кроме жалости к себе, заверений в любви и планов на будущее. Письма откровенно скучны.

Сен-Ламбер почти сразу занемог и устроился болеть в потайной комнатенке. Его лихорадило, тело окидало сыпью. Мадам дю Шатле, никогда не хворавшая, привыкла с пониманием относиться к болезням своих близких, она поила любимого чаем, питательным отваром и сельтерской водой, кормила жареными цыплятами и куропатками, а также заставляла его почаще проветривать. Дождавшись, пока все разойдутся но своим углам, она потихоньку спускалась вниз, чтобы посмотреть, покойно ли он спит. Сен-Ламберу полегчало, и Эмилия была вознаграждена за свои заботы: “Надеюсь, я не доставил вам слишком много волнений прошлой ночью”. Пан-Пан выполнял роль посредника, и любовники проводили время, сочиняя один одному письма и обмениваясь ими. Сен-Ламбер писал: