Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Вольтер и мадам дю Шатле покинули Париж неожиданно, и в Сире их не ждали. Там не оказалось ни мадам де Шамбонен, ни остальных соседей: не нашлось никого, кто бы мог составить им компанию. Но вскоре все изменилось. “Любезный Шампенуа” приехал с племянницей, вся округа стеклась к ним, и репетиции комедии пошли полным ходом. Спустя несколько дней, в разгар этой жизнерадостной суеты, по подъездной дороге прогрохотал экипаж. Экипаж тот был не простой, а украшенный гербом бывшего короля Польши Станислава. Из него показался слуга Господа в черном облачении, отец Мену, иезуит. Встретили его радушно, — новый человек всегда вносит оживление в тесный домашний кружок. Отцу Мену не подобало участвовать в представлении, но он был готов смотреть и аплодировать, что всех даже больше устраивало. Так Мену и поступил, проявив себя при этом до того тонким ценителем, что Вольтер объявил его самым просвещенным из иезуитов. Никто не мог тогда и на мгновение предположить, что его заклинания превратят улыбчивый Сире в место скорби, будто он колдун, а не священник.

Отец Мену, капеллан короля Станислава, привез философам приглашение от своего хозяина. Не хотят ли они поехать вместе с ним в Люневиль? Отец Мену наверняка был единственным иезуитом, рискнувшим допустить Вольтера в сферу своего влияния. Пойти на столь опрометчивый шаг его вынудили следующие обстоятельства.

Король Станислав, дважды изгнанный с польского престола, мирно доживал свой век в качестве правителя Лотарингии. Его двор представлял собой игрушечную копию Версаля. Королевский дворец находился не в столице, Нанси, а в Люневиле, маленьком гарнизонном городке в нескольких милях от нее. Станислав, по примеру своего зятя Людовика XV, владел поместьями, которые отделял от его дворца всего один день пути; там, в кругу близких друзей, он отдыхал от придворных. Он тоже любил строить: Нанси превратился благодаря ему в один из красивейших маленьких городков Европы. Тамошняя площадь Станислава побудила короля Франции построить площадь Людовика XV (Согласия). Польский король, подобно французскому, отверг свою королеву: им тоже распоряжалась красавица маркиза. Брата Станислава, герцога Озолинского, называли в Люневи- ле “месье герцогом”, так же как и брата Людовика, герцога Бурбонского в Версале. В начале правления Станислава двор его был полон беженцев из Польши, занимавших там все должности. Но, через некоторое время, место старинной возлюбленной короля, “мадам герцогини” (Озолинской), досталось молодой уроженке Лотарингии маркизе де Буффлер, и атмосфера при дворе изменилась, став очень французской.

Станислав был добродушный старик, и жители Лотарингии, несмотря на приверженность собственной правящей династии, любили польского короля и огорчались, что после его смерти их старинное герцогство станет французской провинцией. Улаживать дела в столь непростой переходный период с таким мастерством, как это удавалось Станиславу и его “канцлеру”, маркизу де Лагалазьеру, по сути дела французскому интенданту, едва ли было бы под силу кому-то еще. В полном согласии они вместе управляли Лотарингией: король был украшением, маркиз делал работу — и так во всем, включая связь с мадам де Буффлер. Эта насмешливая красотка, чьи любовники опасались ее шуток больше, чем измен, была рождена и воспитана, чтобы стать возлюбленной королей. Маркиза была одной из восемнадцати детей принцессы де Бово, исполнявшей ту же роль во времена правления герцога Леопольда. Станислав обожал мадам де Буффлер, не льстя себя иллюзиями, что в свои пятьдесят с лишним лет он способен удовлетворить все потребности прелестной молодой женщины — маркиза была моложе его на тридцать лет. Именно поэтому наступала минута, когда он удалялся из ее комнаты со словами: “Остальное вам сообщит мой канцлер”. (Это была любимая история Людовика XV). Лагалазьер тоже страстно любил маркизу. Она была настолько очаровательна, что о ней не было сказано ни одного дурного слова как при жизни, так и после смерти. Подобно маркизе версальской, которой она симпатизировала (и чьей лучшей подругой была ее сестра маркиза де Мирепуа), мадам де Буффлер получила прекрасное образование. Она сочиняла недурные хвалебные оды и галантные стихи, а также искусно рисовала пастели. В общем, она обладала всеми добродетелями, за исключением целомудрия и, хотя королю в сердце маркизы отводилось особое место, а любовь к Лагалазьеру она пронесла через всю жизнь, у нее был полк других любовников. В 1748 году у мадам де Буффлер начинался новый роман. За год или два до этого любимцем ее был Пан-Пан, Панпишон мадам де Графи- ньи. Они оба, и Пан-Пан и мадам де Буффлер, сохраняли память о своей любви до глубокой старости, однако у Панпишона как у любовника имелся серьезный недостаток: когда возлюбленная падала к нему в объятия, желание ею обладать у него пропадало и возобновлялось с прежней силой лишь после ее ухода. Неудивительно, что в подобных обстоятельствах, сохраняя нежную привязанность к Пан-Пану, маркиза обратила внимание на его друга, Сен-Ламбера.

К маркизу де Сен-Ламберу историки не особенно справедливы. У почитателей Вольтера и Жан-Жака Руссо есть основания недолюбливать его, — стихи, им написанные, давным-давно вышли из моды, а титул не вызывает полного доверия. Но современники видели в нем человека блестящего. Сен-Ламбера отличала от остальных придворных в Люневиле большая воспитанность. Король Станислав, любивший развлечения попроще, отменил при своем дворе все церемонии, там всегда царила атмосфера людного и бессмысленного пикника. Придворные смеялись и галдели с утра до ночи, розыгрыши здесь поощрялись. Отвратительный карлик Бебе прятался в женских юбках, терялся в полях, был всегда зол, колотил посуду, дурно обращался с животными, но Станислав обожал его. Бебе жил в доме высотой три фута и одевался в гусарскую форму. “Только вообразите, — писал президент Эно, — его идиотка-мать молится целыми днями, чтобы он вырос!”

В этом буйном обществе Сен-Ламбер выделялся заметной сдержанностью. Он наблюдал за окружавшими его чудаками с иронией, не произносил высокопарных льстивых фраз и редко улыбался. Сохраняя в себе нечто байроническое, он, подобно лорду Байрону, был поэтом, хотя и менее талантливым. Сен-Ламбер писал о природе и сельской жизни. Мадам дю Деффан, редко отзывавшаяся благосклонно о тех, кто не входил в ее клику, сказала, что Сен-Ламбер “froid, fade et faux” (холоден, безвкусен и фальшив), а его поэзия “sans les roseaux, les ruisseaux, les ormeaux et leur rameaux il aura bien peu de choses a dire”, что приблизительно означает “пропадет без сосен, виноградных лоз и роз”. Дидро заметил, что тело Сен-Ламбера, возможно, и в полях, но душа — в городе. Тем не менее, он занял свое место среди французских поэтов второго ряда и стал членом французской Академии.