Валерия Косякова - Код Средневековья. Иероним Босх

Рис. 51. Гнев (Ira – подписи к грехам даны в левом углу каждого сегмента), расположен в привилегированном месте: между фигурой Христа и подписью на бандероли, традиционно занимаемом Гордостью и Завистью – источниками всего человеческого греха, как полагали богословы. Босх же ставит во главу угла гнев, представленный в сцене пьяной драки, развернувшейся неподалёку от таверны. Источник разлада, судя по всему, женщина. Разбросанная обувь – визуальный намёк на прелюбодеяние. Преступление на бытовой почве, подогреваемое алкоголем и развратом, разворачивается перед зрителем, призывая следить за своим поведением и контролировать гнев.

Рис. 52. Двигаясь по часовой стрелке, обнаруживаем сцену с изображением греха зависти (Invidia): девушка выглядывает из окна, но смотрит не на юношу, который дарит ей цветок, а на его толстый кошелёк. Две собаки стоят перед брошенными хозяином костями, исследователи предполагают, что это иллюстрация фламандской поговорки «Две собаки и одна кость согласия не найдут»: двух костей одной из собак мало, и она лаем требует у хозяина последнюю, которую тот зажал в руке, вторая собака завидует первой. Конфликт повторяется и между людьми: хозяин с костью в руке и его супруга завистливо смотрят на богатого юношу с соколом на руке и его слугу с мешком добра на спине – горожанин завидует дворянину.

Рис. 53 . Алчность (Avaritia) показана через сцену взяточничества: судья обещает одному и берёт взятку у другого. Перед ним раскрыто Священное Писание, но он следует не закону, а лишь своей жажде наживы.

Рис. 54. Чревоугодие (Gula). Бытовая сцена: неухоженный дом, костёр на полу, стол ломится от яств, – всё центрировано обжорством. Ребёнок в оборванном и грязном тряпье тянется к отцовскому пиву и рульке. Друг рядом – под стать. Хозяйка-жена обслуживает чревоугодие, потворствуя греху. Над ней, над дверным проёмом видна ниша, в которой сидит зловещая сова – символ тьмы и дьявола. Чуть правее нарисована широкополая шляпа, пронзённая стрелой – метафора пронзённой стрелой головы. Глупость, безумие, грех – дорога в ад. Позже во фламандской живописи возникнет целая традиция изображения разгульных домашних пиров и весёлых попоек. Босха же по праву можно считать оригинальным родоначальником подобных сцен.

Рис. 55. Лень духовная (Acedia): отказ от молитвы, чётки заброшены на коленях спящего, Священное Писание закрыто и пылится на скамейке, монахиня обращается к унылому духом – мужчина не бдит, он не готов ко Второму пришествию Христа, которое может случиться в любой момент.

Рис. 56. Придворные пары и шуты. Похоть (Luxuria) – и это снова куртуазный сад! Фрукты и вино – аллегории вкушения, плотских утех. В шатре – сцена флирта, она же перед: женщина держит сорванный цветок, мужчина, лежащий перед ней, пьет из чаши. Театр и музыка развращают. По обнажённой заднице бродячего музыканта, одетого ослом, будто по барабану поварёшкой стучит актёр. Ваганты, меняющие роли, маски, лица, напоминают притворства и корчи чертей, ведь одна персона дана человеку Богом, игра с ними – дорога в ад. Слова Эразма Роттердамского очень точно описывают визуальные размышления Иеронима: «Впрочем, многие мужчины – и прежде всего старики, более пьяницы, чем женолюбы, – высшее блаженство полагают в попойках. Можно ли представить себе весёлый пир, на котором отсутствуют женщины, об этом пусть судят другие, но совершенно несомненно, что без приправы Глупости нам ничто не мило. Это до такой степени справедливо, что во всех случаях, когда подлинная или притворная Глупость не потешает гостей, нарочно приглашают наемного шута или смешного блюдолиза, который забавными, или, говоря попросту, глупыми речами гонит прочь с попойки молчание и скуку. В самом деле, стоит ли обременять чрево всякой снедью, лакомствами и сластями, если при этом глаза, уши и дух наш не услаждаются смехом, играми и шутками»?

Рис. 57. Гордыня (Superbia). Богатый интерьер, распахнутый сундук с украшениями: дама увлеченно примеряет новый чепец. Она занята собой и не видит, что зеркало ей держит субтильно-женственный бесёнок. Гордыня вымащивает дорогу в ад. Если присмотреться, то можно заметить, как в правой комнате стоит юноша, столь же увлеченный собой и зеркалом, в это же время у нерадивой хозяйки в доме – мышь. Гордость – грех, одна из злейших эмоций, многие средневековые мыслители (Босх в том числе) полагали, именно гордость первоимпульсом всех грехов: не из-за неё ли Люцифер восстал против своего господина? На подоконнике лежит апельсин – любопытная деталь, фрукт этот был весьма ценен, привозился издалека и часто использовался в декоративных целях, для украшения богатых домов, на картинах же можно его встретить в изображении сцен Благовещения, в сакральном контексте, в отличие от фрагмента у Босха.

Рис. 58. Смерть. Мотив всей столешницы – исповедь, своевременное покаяние. В этой сцене скелет Смерти со стрелою в руке приходит к ложу испускающего дух, как и в «Смерти скупца». У его одра – чёрт и ангел ждут наступления смерти тела, дабы принять и сопроводить душу. В руке – свеча, подле – монах с распятием, священник, служка, монахиня: уходящему отпускаются грехи, читаются отходные молитвы, и вершится одно из семи таинств – елеосвящение. Примечательна символическая симметрия: семи смертным грехам противопоставлены семь таинств церкви. Суд по всему, ангел, в отличие от картины «Смерть скупого», выигрывает поединок с чёртом и умирающий получает последнее искупление. У постели также стоит родственник, а в дальней комнате две женщины молятся за умирающего, над ними изображена птица – подобно душе, она находится в клетке тела, но скоро высвободится и упорхнет в окно.