Валерия Косякова - Код Средневековья. Иероним Босх

Христианство развило доктрину возмездия врагам и грешникам. На её формирование повлияли античные представления об Аиде и ветхозаветные – о шеоле. В свою очередь, на представления иудеев о загробном мире античные верования также оказывали влияние. Примечательно, что нисхождение Христа во ад в корне меняет концепцию последнего. Христос отобрал и вывел праведников из ада: с тех пор в шеоле остались лишь осуждённые грешники.

В раннем христианстве возникла ещё одна номинация для обозначения загробного места, – геенна, – это понятие часто используется патристами. Геенна (долина Хинном, в синодальном переводе – Енном) – изначально овраг под Иерусалимом. Во время правления царей Ахаза и Манассии жители города проливали здесь кровь своих детей ради жертвы Молоху. При Иосии туда бросали нечистоты и трупы. Со времён Исаии мрачная зловонная долина, где языки и угли полыхающих костров пожирали трупы и нечистоты, стала метафорой ада и получила название «геенна огненная». В Евангелии за этим конкретным топосом, уже мало кому известным за пределами Израиля, закрепляется расширительное метафорическое значение неугасимого ада.

В Новом завете ад определяется как «бездна» (Лк. 8:31), «печь огненная», где «будет плач и скрежет зубов» (Мф. 13:50), «озеро огненное, горящее серою» (Откр. 19:20) и т. п. Именно таким ад и предстаёт на полотнах Иеронима Босха.

Рис. 1. Иногда в связи с адом или смертью встречается слово «аваддон» (евр. – погибель). «Преисподняя обнажена пред Ним, и нет покрывала Аваддону» (Иов 26:6). О том, что «преисподняя и Аваддон открыты пред Господом», повествует и Книга Притчей (15:11). В Откровении (9:11) при описании саранчи, поражающей человеческий род, сказано, что «царем над собою она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион». «Аваддон» олицетворяет поглощающую бездну, смерть и пропасть преисподней, мог изображаться в виде разинутой пасти или монструозного существа мужского пола, предводителя полчища апокалиптической саранчи. Фрагмент из Апокалипсиса «Королевы Марии», XIV век. Royal MS 19 B XV, f. 15. British Library, London.

Эсхатологические темы и картины ада Иеронима Босха тесно связаны с демонологическими представлениями эпохи и детерминированы христианским предчувствием Конца света, ожиданием Апокалипсиса.

Однако в европейской культуре образ дьявола во всём своём визуальном разнообразии, хорошо известном ныне, появился достаточно поздно. Различные злые демоны и духи издревле присутствовали в воображении людей. Лишь к XII–XIII векам, с укреплением власти Церкви, сатана как главный враг христианства становится всесторонне осмыслен и поистине всемогущ. Также разнообразно и детально было продумано и описано устройство ада как юдоли и обители сатаны. Чем ближе культура подходила к концу Средневековья, тем интенсивнее и изощрённее прочерчивались в ней образы зла, достигнув своего предела в творчестве Босха. Размышления теологов и народные верования в нечистые силы, взаимоопыляя друг друга, создавали уникальные картины ада, адских страданий и воздаяний. Пугающий же рассказ о них становился назиданием. Тревожа, ужасая и внушая страх, загробные мытарства, должны были вести к прижизненной добродетели и покаянию. Признавая вину, каясь перед лицом кошмарных посмертных пыток человек признавал власть и величие Церкви, избавительной и вездесущей. В обмен на поклонение её Символу веры даровалось избавление: вассально-ленные, иерархические отношения внутри церковного общества подкреплялись представлениями о зле, грехе, рае и аде.

Пространство же ада спорное и неоднозначное, его теологическое объяснение волновало богословов на протяжение всего Средневековья, как и многоликий образ повелителя ада, – Сатаны, дьявола, Люцифера, левиафана, Вельзевула, Дракона, Змия и т. п., – имя ему легион.

Великий лжец мог оборачиваться всякой скотиной и тварью, менял обличия и формы, но суть его оставалась неизменна и зла. Средневековье сформировало подробную генеалогию и биографию врага рода человеческого. Изображение дьявольских козней и пыток зритель обнаруживает в работах Иеронима Босха. В главе, посвящённой раю, уже фигурировал Люцифер, восставший на заре мира с когортой ангелов против Бога и Его же властью низвергнутый. На этом история Люцифера не закончилась, он продолжил свой путь далее, став князем мира сего и повелителем геенны огненной.

Имя Люцифер (в синодальном переводе – «денница») происходит из 14 главы книги пророка Исаии, рассказывающей о каре Вавилона в образе падшей утренней звезде (в переводе вульгаты « Lucifer» – «светоносный»): « В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобою подстилается червь, и черви – покров твой. Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своём: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему ». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней » (Ис. 14:11–15). Данный фрагмент отцы христианской церкви осмыслили как описание падения дьявола. Крах же горделивой «денницы» соединилось с другим пассажем Ветхого Завета – «помазанным херувимом» из книги Иезекииля: воплощавший собой «печать совершенства, полноту мудрости и венец красоты», херувим, изначально совершенный «в путях своих» «находился в Едеме». Но он возгордился своей красотой и величием, и был низвергнут «с горы Божией» (Иез. 28).

Богословы увидели схожие мотивы в этих историях, повествующих о некой прекрасной и совершенной (огненной, небесной) сущности, в результате собственного греховного горделивого выбора катастрофически низвергнутой. Идеальная сущность становится своей противоположностью: из гармонии, красоты, света – тьмой, копотью, безобразием. Так в предании сформировался единый образ Люцифера: ангела, превратившегося в чудовище, соединившее черты различных животных – обычно семи, по количеству грехов.

Популярные средневековые драмы, разновидности которых мог видеть Иероним Босх, подробно описывали падение Люцифера – востребованного героя мистерий. Обычно в них (как, например, в Честерском цикле) Люцифер, – самовлюблённый нарцисс, – видит пустой трон Бога и приходит к выводу: « О, как чудесно моё сияние… Если бы я сидел на этом троне, я был бы так же мудр, как и Он »; его лестно подбадривают ангелы, воодушевляя посидеть на троне. Искусившись, Люцифер занимает место Бога и провозглашает: « Вся радость мира пребывает на мне, ибо лучи моего сияния горят так ярко… Я буду как тот, кто выше всех на вершине » (мистерии Йоркского цикла). Он предлагает ангелам поклониться ему и вызывает раскол в их рядах, а затем произносит главное из своих богохульств, которое и решило его судьбу: « Пусть Бог идёт сюда – я не уйду, но останусь сидеть здесь пред его лицом ». Бог, само собой, свергает гордеца. И Люцифер устремляется в Тартар, в ад, в преисподнюю.