Мстислав Цявловский - Книга воспоминаний о Пушкине

И в это утро среди разноязычного приятельского гула и расспросов о том, о сём, главным вопросом стал Пушкин.

— Ну, расскажи, расскажи, — повторяли мне многие, — что поделывает Пушкин, не написал ли чего новенького, мы ждём и не дождёмся.

— А знаете, господа, его Молдавскую песню? — спросил я.

— Я что-то слышал, — сказал кто-то; но все остальные повторили в один голос: — прочти, прочти, сделай милость!

И когда я прочёл, то надобно было видеть всеобщий восторг, чтобы судить, как электрически действовало каждое слово Пушкина; но эта Молдавская песня, при всём достоинстве, ещё не столь ценное создание, как другие его произведения.

— Браво, браво — кричали многие, и тут же бросив завтрак и шампанское, начали списывать Молдавскую песню со слов моих.

Жозеф, который подавал трубки и всем нам прислуживал, при клике браво и общем восторге, не понимая, вероятно, ни слова, до того одушевился, что даже не внимал приказаниям своего господина.

— Господа! что с ним сделалось? — шутя спросил К…….в.

— Нет, — отвечал Жозеф с достоинством, — но я слышал ваше браво, это родное мне слово, слово моей отчизны, слово энтузиазма, в эту минуту как-то особенно я хотел быть в моей Франции [141]. Oui, monseigneur, quoique je ne suis qu’un pauvre diable, qu’un gaillard, mais avant tout je suis un homme, monsieur; j’ai ici quelque chose, voyez-vous, — в это время Жозеф показал на своё сердце, — qui palpite plus fort à ce mot de bravo; ce mot me rappelle le grand jour, voyez-vous, quand notre petit caporal, à la grande bataille de Mosaique, nous entraînait contre la redoutable batterie, et nous marchâmes comme de vrais lions. Il nous criait aussi bravo, bravo, camarades, en avant, en avant! Et moi pauvre gaillard, je crus apercevoir son regard jeté sur moi. Ah! comme j’étais heureux alors. Et voila à quoi m'a conduit votre bravo, messieurs, pardon! [142]

— Браво! — закричали мы, — браво, браво, Жозеф!

— Merci messieurs, pardon, повторил он, et surtout vous, monseigneur! [143]

Это monseigneur, разумеется, относилось к К…. ву, который, приглаживая свои бакенбарды, с улыбкою посматривал на Жозефа.

Il me paraît, messieurs, продолжал Жозеф, que j’ai trop parlé, que je vous ai trop longtemps occupé de ma pauvre personne. Mais que voulez-vous? En me rappelant les plus beaux jours de ma vie, messieurs, ces jours, où j’étais jeune, fort, vigoureux, et en même temps sous les drapeaux de notre grande armée, voyez-vous, je me suis mis hors de moi, messieurs, pardon, mille fois pardon!

— Celà est tout naturel, Joseph, parle, parle, nous t’écoutons, — сказал кто-то.

— Hé! j’ai tout dit, Mr, tout cela est bien passé dojà: notre petit caporal, où est-il? Hé! La gloire d’Alexandre nous reste seule dans ce bas monde! Vive l’Empereur! — закричал Жозеф, — et vous tous, messieurs, sés braves guerriers! [144]

— Браво, браво, — повторили мы все, но К….в заметил нам вполголоса: — Полноте, господа, оставьте ваше браво: а то вы его с ума сведёте.

Кто-то из нас подал Жозефу бокал шампанского; другие у него же спросили трубок; и Жозеф, выпив бокал с одушевлением, кинулся по прежнему нам прислуживать.

Но нам всем как-то стало жаль Жозефа.

— В самом деле он жалок, — заметил К…..в; — но каков однако? вы слышали, это хвастовство француза: alors j’étais jeune, fort, vigoureux, прошу покорно — шлюпик эдакой! (и в самом деле Жозеф был невзрачен).

— Вот что значит быть французом, или таким дураком, как Жозеф мой, — прибавил К…..в.

— Да ты слишком взыскателен, — заметил я К….ву.

— Чего взыскателен, как на-днях, по милости твоего protégé [145]меня было всего обокрали.

— Да, это славная штука, — заметили многие.

— Это как же? — спросил я.

— Да очень просто, — ответил К…..в.

— Да нет, нет, — повторили многие, — расскажи.

— Да, расскажи пожалуйста, — прибавил я.

— Пожалуй, изволь, — отвечал К…..в, — это очень просто: меня не было дома; а ко мне забрался какой-то бездельник и вероятно большой физиогномист, — заметил К…..в, смеясь: — увидев Жозефа одного, он, разумеется, понял, с кем имеет дело. И так, потребовав у Жозефа бумаги, под предлогом написать мне записку, попросил принести чего-нибудь напиться. Жозеф, как угорелый, кинулся ему прислуживать: не найдя бумаги на столе, он отпер ему письменный стол и, оставив голубчика одного хозяйничать, сам побежал на погреб за квасом, а тот, вместо того, чтоб писать записку, схватил в столе первые деньги, попавшиеся ему под руку, да и был таков.

В продолжение этого рассказа Жозеф видно понял, что дело идёт о покраже; подавая мне трубку, он заметил мне вполголоса: mais, monsieur, voyez-vous, ce coquin là, avoit l’air tout à fait comme il faut, bien mis, parlant bien français, voyez-vous! [146]

— Да, то-то voyez-vous, ты там толкуй, — мимоходом заметил К…..в, — а конец концов тот, что возвратясь домой, я спрашиваю у Жозефа: не был ли кто? Жозеф преважно отвечает, что был, да только не знает кто, — так безделица! — и хотел придти, говорит, чрез час; да вот и теперь приходит; а я тогда же глядь в ящик — пятидесяти рублей как не бывало. Да ещё спасибо, что не порылся; а то бы решительно оставил без гроша. Ну, что ты скажешь на это? — заключил К….в, обращаясь ко мне.

— Ну что же? — сказал я, — это простодушие — и больше ничего.

— По-французски — может быть, а по нашему это просто глупость.

— Нет, милый, — подумал я, — мне только не хочется спорить, а то и не Жозефы принимают человека, щеголевато одетого и в особенности говорящего по-французски, за что-то порядочное, за comme il faut, как они выражаются, не обращая внимания, что с видом этого comme il faut часто встречаются такие люди, которых едва ли людьми называть следует. Жозефу ещё простительно: он француз; а из них много найдётся таких, которые почти уверены, что если есть на свете люди, как быть следует, так это одни французы, а другие так себе, что-то в роде дряни.

Впрочем Жозеф не мог думать этого: он потягался с нашими и под Бородиным, и под Тарутиным; он знал уже, что русский человек не дрянь, что русский человек также умеет постоять за себя, и без шуму и крику о своих подвигах сумеет умереть за царя и отечество. О, Жозеф это хорошо знал, но знал и иных, этих исключительных comme il faut, для которых французский язык и наряд — все, и которые на звук: подайте христа ради, едва ли подадут грош; но на слова: ayez pitié de moi, Mr, donnez moi quelque chose! [147] — целковый нипочём. Отчего это так, кто их знает. Неужели оттого, что они только comme il faut, а не действительно порядочные люди? А что ж, и очень может быть: слово действительный очень важно…

Всё это в несколько мгновений промелькнуло в голове моей; одна мысль сменяла другую, и как знать, куда бы увлёк меня этот поток мыслей, если бы К….в не остановил его своим вопросом:

— А знаешь ли ты, — сказал он, — что этот Жозеф, которого ты так защищаешь, был гувернёром?

— Да как же это?

— Да так, даром, что ничего не смыслит, а как-то сумел отыскать себе запоздалого помещика, да приютился у него за 400 рублей в год, и представь себе — преподавателем истории и французского языка! Каково? Хороша была история! Вот бы послушать! Да так прожил не два, а четыре года, — тут только догадались, что он ничего не смыслит; ну, разумеется, разочли по русскому обычаю, сполна, как следует, и Жозеф вступил к кому-то в камердинеры; да вот и я с ним няньчусь более года; отпустить как-то жалко: всё-таки как-нибудь да болтает, всё как-будто поприятнее моего Андрюшки или Гаврилы.