Мстислав Цявловский - Книга воспоминаний о Пушкине

Что касается до отношений Пушкина к названной вами Калипсе, то это показание ваше, по всем вероятиям, должно быть справедливо, как согласное с настроением души нашего поэта. Но и при этом мы не можем не удивляться, как вам пришло на мысль соединять или, точнее, смешивать в одно принадлежащее к области жизни сердца с принадлежностью весьма обыкновенных развлечений светского быта! К тому же, говоря о бильярдной игре, мы не можем согласиться с вами, что Пушкин пристрастился к ней до нельзя, и играл, как вы говорите, хуже не знаю кого. При этом находим кстати спросить вас: не памятна ли вам, Карл Иванович, одна билия, сделанная Пушкиным с руки? О ней тогда много говорили; и мы когда-нибудь расскажем со всею подробностью, как равно и о его железной палке, [298] которою Пушкин владел с ловкостью, достойною известного в своё время фехтовальщика Мортье [299]. Ну, да об этом когда-нибудь да скажется, а в настоящую минуту следует нам покончить с вами. И так, на последний вопрос, сделанный вам следователем: «Да не помните ли вы ещё чего-нибудь?» — вы отвечали: «Ну уж, батюшка, отстаньте от меня; стар стал, ничего не помню; да и где же всё помнить».

Этими многозначительными словами кончаете вы, Карл Иванович, все ваши сказания о Пушкине, Инзове и С[таро]ве. При этом нам остаётся одно только сожаление, что вы не начали тем, чем кончили, т.-е., что вы с первого же слова не сказали следователю: стар стал, ничего не помню. Тогда бы не было и статьи под названием: Ещё о Пушкине, не приносящей чести ни вам, ни г-ну К. С., ни журналу, и не было бы нашего обличительного отзыва, в верности которого ручаемся нашею подписью; сверх того, как мы обещали, скрепляем наши замечания удостоверением, также современников Пушкина, во время его пребывания в Кишинёве: А. Ф. Вельтмана и Алексея Павловича Полторацкого.

Нам кажется, что редакция «Общезанимательного Вестника» поступит добросовестно и не без пользы для издания, если в первых же нумерах своих поместит объявление, что просит читателей принять статью под названием: Ещё о Пушкине, составленную г-м К. С. со слов К. И. П… как совершенно ошибочную и не заслуживающую никакого доверия. Нет сомнения, что подобное сознание должно и может иметь место не только в лёгких журнальных статьях, но и в статьях высшей важности.

Да простит нам редакция откровенность нашу.

Владимир Горчаков.

Декабря 28-го 1857 года. С.-Петербург.

Константин Петрович Зеленецкий (1812—1858), по окончании Ришельевского лицея был командирован в Московский университет, где в 1837 г. получил степень магистра словесных наук. С этого же года он начал преподавать русскую словесность в Ришельевском лицее, где прослужил профессором до своей смерти. Автор ряда трудов по истории и теории литературы, Зеленецкий, как учёный, не представляет собою крупной величины.

Статьи его о Пушкине в Кишинёве и Одессе («Москвитянин» 1854, т. III, № 9, май, кн. I, отд. V, стр. 1—16), во многом основанные на показаниях лиц, знавших поэта, и на архивных документах, имеют значение первоисточника и в качестве такового заслуживают внимания.

Кроме двух перепечатываемых в настоящем сборнике статей К. П. Зеленецкому принадлежат ещё работы о Пушкине: «О художественно-национальном значении произведений Пушкина», Одесса, 1854 г.; «Ризнич и Пушкин», Одесский Вестник 1856 г. — перепечатана в Русском Вестнике 1856 г., № 11 (июнь), стр. 203—209 и затем в книге Яковлева «Отзывы о Пушкине с юга России», Одесса, 1887 г., стр. 137—148; «Из записной книжки» в кн. «А. С. Пушкин». «Новонайденные его сочинения». II, М., 1885, стр. 95—96 и «Заметка о Пушкине и Мицкевиче» в Одесском Вестнике 1858 г., № 17.

* [300]) В 1820 г. и — как по всей вероятности предположить можно — весною этого года Пушкин, определённый на службу в Кишинёве, оставил Петербург [301]. Неизвестно, что побудило его ехать на место своего нового назначения через Екатеринослав, тем более, что дорога и из Псковской губернии и из Москвы в Бессарабию лежит не на этот город [302]. Из статьи, написанной покойным братом поэта, Львом Сергеевичем [303], знаем мы однако, что в Екатеринославе генерал Раевский нашёл Пушкина в сильной горячке, и повёз с собою на кавказские воды. С Кавказа вместе с семейством генерала, поехал он по Кубани и чрез Тамань в Крым. Тут, конечно, мог он быть и в Керчи, видеть Митридатову гору [304]и познакомиться с Броневским [305]. С Тамани Пушкин поехал морем на южный берег Крыма, и прожил тут три недели в Юрзуфе, в доме генерала Раевского [306]. Из Юрзуфа Пушкин, по всей вероятности, ездил в Бахчисарай, потому что в то время кроме этого города ничего не было любопытного в Крыму [307]; а красотами природы мог он довольно налюбоваться, живя вблизи от Аю-Дага, у подошвы Яйлы, в виду Чатырдага и на самом берегу моря. По крайней мере, кажется, в жизни поэта не было другого случая, когда бы мог он видеть древнюю столицу крымских ханов [308]. Стихотворение же «Фонтану Бахчисарайского дворца» относится к 1820 г. [309]. По многим стихам в этом стихотворении видно, что оно написано на самом месте фонтана [310]. Каким путём Пушкин отправился с южного берега в Кишинёв, — не знаем [311].

А. С. Пушкин был назначен, в звании чиновника министерства иностранных дел, и в чине коллежского секретаря, состоять при исправлявшем должность полномочного наместника Бессарабской области генерал-лейтенанте Иване Николаевиче Инзове [312]. В Кишинёв Пушкин прибыл в половине сентября 1820 г., вероятно около 20 числа этого месяца. По крайней мере письмо его к брату от 24 сент. того же года, содержащее в себе как бы отчёт в поездке его из Петербурга и в пребывании на водах и у Раевского, обличает скорость своего отправления по приезде на место постоянного жительства.

Приехав в Кишинёв, Пушкин остановился в небольшой горенке в гостинице русского переселенца, Ивана Николаева [313]. Кажется, вскоре после того он переехал в дом Инзова. На дом этот до сих пор ещё все в Кишинёве указывают, как на постоянное место жительства Пушкина в этом городе. Этот большой, двух-этажный дом, со службами, построен на краю города, на возвышении, господствующем над окрестностью, и в то время окружён был садом и виноградником. Тут же находился и канареечный и других птиц завод, составлявший предмет особенного любопытства жителей. Сам Инзов, никогда не быв женат, любил садоводство и ботанику, а к Пушкину привязался, как к сыну. Теперь дом, жилище Инзова, приходит в развалины, а от сада и виноградника осталось два—три дерева, да несколько кустов [314].

Тогдашний Кишинёв не похож был на нынешний. Весь он заключался в теперешнем, так называемом, Старом городе, который тогда был ещё более грязен, и ныне следы своего прежнего азиатского характера сохранил только в кривых улицах. От пушкинского времени остался ещё ряд низких лавок с тяжёлыми колоннами и сводами. Эти лавки на столь же искривлённой как и другие, но некогда самой большой и многолюдной, улице. На ней часто видали нашего поэта с длинными волосами, в фуражке, или с коротко остриженными, в красной феске [315], с железной палицей в руке, иногда даже, так как он с Кишинёвым не церемонился, в пёстром архалуке. Это последнее свидетельствуют многие. Нового города с его прямыми улицами, прекрасными, белыми домами, садом и бульваром, тогда почти не было ещё. В нём построены были только митрополия и дома вице-губернатора Крупенского [316]и члена Верховного Правления Варфоломея [317].