Мстислав Цявловский - Книга воспоминаний о Пушкине

Имя Пушкина загремело и в великолепных палатах, и в скромных домиках уездных городов, и в глуши отдалённых деревень. Все хотели знать, кто этот новый, сладкозвучный, пламенный поэт, который с первого шагу обогнал других почтенных поэтов, ещё до рождения его подвизавшихся на поприще российской словесности. Всегда любопытно знать особу того, кто ослепляет нас необыкновенным подвигом, и мы любим видеть портрет славного писателя, знать его отношения, его домашнюю жизнь… Рассказ о самом Пушкине ещё более подстрекнул внимание публики: это был юноша, едва вышедший из Царско-Сельского лицея [549], остроумный, блестящий в обществе, и уже странствовавший на берегах Прута и Дуная, вблизи могилы Овидия… [550]. Жадная к новым впечатлениям юность сбирала все мимолётные, отдельные стихотворения, писанные Пушкиным в это время, и в каждом из них находила блеск поэтический и какую-нибудь новую мысль, выраженную превосходно. Молодой поэт сделался первым любимцем читающей публики, и она с нетерпеливым ожиданием следила каждый его шаг. Надобно признаться, что мелкие стихотворения Пушкина этого времени, едва ли будут долговечны; вероятно, он и сам после не дорожил ими; но они восхищали современников, переписывались, перечитывались, твердились наизусть… 1822-й год был новым торжеством поэта: явился его Кавказский пленник! [551]Неслыханный успех встретил эту повесть сердца, хотя в ней уже отзывался холод Байроновой души, незаметный тогдашним читателям… Их восхищали поэтические картины Кавказа, новость предмета, но всего больше несравненные, неподражаемые стихи Пушкина. В самом деле это музыка слов! И какая прелесть, какая отчётливость в каждом слове, в каждом переливе звуков и мыслей… Бахчисарайский фонтан [552], решительное подражание Байрону, только подражание Пушкина, великого поэта, был принят с новым восторгом, и утвердил славу его. Не место здесь входить в рассмотрение каждой поэмы Пушкина: мы хотим только показать отношения его к современникам и напомнить о его торжественном пути на поэтической арене. Соперников у него не было. Он один всевластно господствовал в поэзии, потому что Жуковский писал во всё это время очень мало, а никто другой не мог думать и не думал соперничать с ним. Удивительно ли, что каждая новая поэма его возбуждала новый восторг, хотя, естественно, каждая имела свои красоты и свои недостатки.

Между тем Пушкин безвыездно жил в своей деревне, около Пскова, и это удаление от света делало его ещё больше занимательным для публики. В 1826 году он приехал в Москву. Надобно было видеть участие и внимание всех при появлении его в обществе!.. Когда в первый раз Пушкин был в театре, публика глядела не на сцену, а на своего любимца-поэта [553]. Тогда уже была напечатана первая глава Онегина; по приезде в Москву Пушкин напечатал и вторую [554]. Это прелестное произведение, где вполне выразил себя наш поэт, где видна вся умственная жизнь его, все мысли и впечатления, была апогеем его славы. Ни одно из его созданий, ни прежде, ни после, не возбуждало такого восторга. Критики не могли оценить Онегина потому что он являлся отрывками; но публика вернее поняла его чувством и признала первым, лучшим произведением Пушкина. Маленькая поэма Цыганы [555]была издана в это же время, в Москве… Надобно ли напоминать читателям нашим о красотах этого бриллианта в светлом венце Пушкина?.. Другие сочинения его прекрасны, блестящи, нередко усладительны для души, но Цыганы , с первого стиха до последнего высокая мысль, выраженная самым поэтическим языком, до какого только достигал Пушкин, этот волшебник в стихотворстве. Между тем он рассыпал свои золотые стихи в некоторых журналах и альманахах. Переселившись в Петербург, он собрал мелкие свои стихотворения, которые умножились потом ещё несколькими томами. Онегина его вышло ещё две или три главы [556]. В 1829 году явилась Полтава… Сколько заслуг, сколько превосходных творений исчислили мы, и это ещё далеко не всё. Поэту казалось, что он ещё не выразил себя. Постигаете ли вы это беспокойство высокой души, которая никогда не бывает довольна ни собой, ни современниками? Она как будто страшится быть непонятою, и ещё больше, страшится высказать себя вполне, не в настоящем свете. Пушкин чувствовал это поэтическое беспокойство, и несколько лет хранил в портфеле своём творение важное, превосходное, на котором повидимому он основывал много надежд. Мы говорим о Борисе Годунове [557]. Указывая на этот труд, давно оконченный, он сказал одному из своих друзей: «Вот сто тысяч банковыми ассигнациями для настоящего, и диплом мой на будущее». Он ошибался, драма его, при великих своих достоинствах, была только усилием блестящего дарования в чуждом для него роде сочинений. Пушкин не был рождён для драмы. Он превосходен в частностях своего Годунова , но в целом не производит им почти никакого сильного впечатления. И подивитесь верному чувству публики: именно это было Первое сочинение Пушкина, принятое с некоторою холодностью. Многие не хотят признавать суда странного существа, называемого публикой; но насмешка Шанфора [558]и эпиграммы Пушкина показывают только мгновенные вспышки оскорблённого дарования. Существует он, суд неподкупный, неумолимый, и публика является в нём часто неблагодарною, ветреною, однако всегда верною истине, если исключить немногие ошибки её, зависевшие от частных обстоятельств. Да и не верьте, пожалуйста, когда писатель говорит вам, что он пишет не для публики, когда в негодовании восклицает он:

Поэт не может не писать, а писать значит передавать другим свои чувства. Обвинительный типографский станок всего лучше говорит против этих господ, которые уверяют, что пишут не для публики, и… печатают свои восторженные песни и рассказы. Но защищая публику, мы называли её и неблагодарною. В самом деле, в ней есть какое-то странное чувство покорённого раба: она обожает, унижается, но только до времени, и между тем скучает своим игом, потому что удивление и самая любовь также иго. Есть конец и восторгу и благоговению её: это испытали Гёте и В. Гюго, испытал и наш Пушкин. Удивление к нему заменилось, после Бориса Годунова , невозможностью не удивляться ему… только. Он хотел доказать гибкость своего дарования, и начал писать прозою; но проза его не отличалась такою прелестью, особенностью как стихи, и Повести Белкина [559]опять не заслужили общего одобрения. Пиковая дама [560], изданная после, правда, имела большой успех; но это едва ли не единственное замечательное сочинение Пушкина в прозе. Нам известно ещё несколько безыменных статей его, напечатанных в разных журналах. Все они обличают быстрый, поэтический ум, но, вообще, проза не составила бы славы Пушкина, как История Пугачёвского бунта [561]не показывала в нём историка. Одно, в чём остался он верен самому себе, это бессмертные стихи его, потому что в самом слабом из своих стихотворений он неподражаем. Он хотел ещё заняться, как сказывают, одним важным историческим сочинением; издавал с 1836 года журнал [562], где помещено несколько его сочинений в стихах и прозе… и вдруг роковая весть поразила всю Россию: Пушкин умер! Сначала не хотели верить этому и даже не верили, читая в газетах оффициальное известие о смерти его… Так любила Россия своего поэта, так сжилась она с ним…