Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

В здешней войне на все правила тактики можно начхать. Бой идет по такой ширине, которая раньше показалась бы немыслимой; позиции, тянущиеся на километры, приходится удерживать силами рот, в которых по 40 человек, и все эти ребята из–за нынешних условий настолько издерганы и вымотаны, что всё висит на волоске. Повсюду я слышу три жалобы: почему 2–я танковая армия приказала нам атаковать, не удостоверившись, что она сможет помочь нам, а теперь мы понапрасну проливаем кровь (635 человек потерь в 131–й дивизии начиная с 27 ноября, включая заболевших), что недопустимо при наших ограниченных силах? Почему наши парни получают мармелад вместо масла, когда именно жиры столь необходимы? Почему нас, не обеспечив теплой одеждой, заставляют вести зимой бои, требующие от солдат нечеловеческих усилий? Кто–нибудь вообще знает о том, что здесь происходит? Один солдат сказал мне: «В Германии у людей заводятся вши, в Советской России у вшей заводятся люди». А другой на вопрос, что поделывают его вши, ответил: «Двадцать раз в день меняют позиции, господин генерал!»

В 432–м полку в Даниловке, куда я еду вместе с генералом Майер-Б[уердорфом], я встречаю командира полка полковника Петерса [173], прежде всегда бодрого, в сильнейшем возбуждении. Ночью он с трудом отбил русскую атаку. Только что утром его северный батальон под Гарьяново [Курьяново. — О. Б., И. П.] с большим трудом остановил противника. Он дрожит почти всем телом, когда говорит мне, что всё кончено. Еще одна такая атака, и позиции полка будут прорваны. Его люди выбились из сил. Я вижу, что тут нож приставлен к горлу. Я приказываю подвести из резерва корпуса в Даниловку батальон для задействования здесь или под Ладерево. Не успел я сказать об этом, меня чуть не расцеловали. Все лица лучились счастьем. Внутреннее напряжение, которое могло привести к взрыву, было снято. Они радовались как детишки на Рождество.

Еду дальше в полк Дрешера [174]. Реактивные минометы русских били залпами, и наша, и вражеская артиллерия грохотала, атака шла за атакой, командир полка встретил меня почти что со слезами на глазах. Вчера рота покинула свою позицию, он их всех выстроил и спросил, как же вы могли так меня подвести, — а солдаты начали плакать. Мы больше не можем, господин полковник! Он видит, что ядро его полка тает, и говорит, что если ядро исчезнет, то восполнить потери уже не удастся. В отдельных ротах по 19–20 человек — как тут удерживать позиции? А русский бросает в бой новых и новых людей. И тут тоже мольба, просьба, да просто крик о нормальном пайке, прежде всего с жирами, о другом обмундировании, соответствующем здешней погоде, но более всего — о пополнении, чтобы заполнить возникшие бреши. «Наши парни тут в таком состоянии, — сказал полковник Дрешер, — что я не могу исключать того, что кто–нибудь наведет свое оружие на своего же офицера, поскольку, отчаявшись из–за сложившейся ситуации, совсем потеряет голову». Три случая самострела за последние дни у солдат с безупречными доселе характеристиками.

Я рекомендую командиру 131–й дивизии выдвинуть на передовую разведбатальон. Он всячески изворачивается, желая его по возможности сберечь. Но под давлением обстоятельств он всё же решается направить его в распоряжение полка Петерса, которому он наиболее необходим. 210 разведчиков — с отрывом самый крупный по численности батальон на участке всей дивизии.

После посещения полка Брюнинга [175]в Алексине и на постройке моста через Оку из огромных плотов, — Ока здесь 120 метров в ширину и, несмотря на мороз, еще имеет открытый участок в 50 метров ширины, — я заезжаю в Бухторму, где находится на отдыхе рота из полка Дрешера. Как выглядят люди: опустившиеся, неопрятные, немытые, небритые, непричесанные. Исподние рубашки уже не белые, а коричневые от грязи. Никто не может стоять спокойно, все постоянно чешутся и скребутся. Командира роты лейтенанта Хакмайстера на следующий день нашли без сознания. Оказалось, что он был трижды ранен, но не хотел покидать свою роту, пока ранения его совсем не одолели. После наступления темноты я вернулся назад. Общее положение, несомненно, стало менее напряженным. Батальон из резерва корпуса прибыл в полк Петерса в Даниловку, страхи там преодолены. Вечером очень холодно.

На следующий день ожидается визит генерал–полковника Гудериана. Танковая атака под Тулой развивается удачно. Группе Эбербаха [176]– 30 танков — удалось далеко прорваться с запада на восток, взять станцию Ребякино [Ревякино. — Й. X.] и уничтожить ее. Это пробуждает надежды, что Тула всё–таки будет взята. […]

В середине дня [3 декабря] прибыл генерал–полковник Гудериан в сопровождении двух бронемашин. Было туманно, шел снег. После краткой трапезы я описал ему состояние войск: 131–я дивизия совершенно вымотана, наступать не может, но и в обороне уязвима против сильной атаки. 31–я дивизия еще способна ограниченно наступать. Я говорю ему с глазу на глаз, что опыт последних дней — два прорыва врага, которые он не смог использовать, — ведет к сильному недоверию войск в отношении командования. Солдаты не понимают, зачем их, несмотря на большие потери, гонят вперед на несколько километров, что не приносит никакого успеха, так как они вынуждены останавливаться. Ведь остальные части не поддерживают их, более того, как XXIV танковый корпус 10 ноября, в тот же самый момент отступают. А наши наступающие подразделения должны на холоде и морозе лежать под вражеским огнем в чистом поле и нести большие потери при защите позиций. Я подчеркиваю, что это вовсе не необходимое и бессмысленное перенапряжение солдат — та самая проблема, которая нас особенно гнетет и которая воспринимается простым солдатом особенно отрицательно и критически.

Прежде всего я указываю на то, что наша численность более не позволяет проводить подобные операции, если они не сулят полного успеха. Мы изнуряем сами себя. В качестве доказательства я привожу численность рот 131–й дивизии до и после наступления 27 ноября:

Нетрудно увидеть, что конец недалек.

Далее я рассказываю о растущем количестве заболевших, причиной чему недостаточное, совершенно безжировое питание и абсолютно непригодное зимнее обмундирование. Я обрисовываю ему наше убогое снабжение и ситуацию с транспортом. Сидим между двух армий, транспортные средства отсутствуют, потому что все, за исключением единиц, поломались, — чтобы подвезти снабжение, приходится предпринимать длительные путешествия. Зачастую наши войска по полнедели вообще не получают провианта. Они уже привыкли и выпутываются сами. Но в местности, где мы стоим последние шесть недель, всё уже съедено дочиста, так что они ничего не находят. Я ему сказал, что так продолжаться не может, что нам срочно нужны хотя бы жиры и приемлемое зимнее обмундирование, а в итоге — как можно скорее — нужно регулярное снабжение. Потому что на данный момент мы пару дней получаем урезанный паек, а в последующие несколько дней вообще ничего.