Альфред Козинг - Восхождение и гибель реального социализма. К 100-летию Октябрьской революции

Однако на выборах в Советы действовало неравное избирательное право: члены прежних эксплуататорских классов были лишены права голоса, а голоса рабочих имели больший вес, чем голоса крестьян. Поскольку рабочий класс по сравнению с крестьянством составлял меньшинство, эта мера была необходима для обеспечения социалистического развития в отсталой стране. С формальной точки зрения это было «нарушением демократии», и поэтому неудивительно, что сторонники «чистой демократии» — прежде всего меньшевики — выражали резкий протест против этого.

Но «чистая демократия» не может существовать в антагонистическом классовом обществе, поскольку классы с их материальными интересами и определяемыми ими целями находятся в антагонистическом отношении между собой. Общественное неравенство классов не уничтожается формальным юридическим равенством. Демократия — это форма государства, и потому неизбежно, что классовое неравенство временно проявляется и в соответствующих демократических процедурах выборов.

Демократия также не является «абсолютной ценностью», поскольку социальный прогресс не может быть осуществлён в классовом обществе, если класс, воплощающий прогресс, подчиняясь формально-демократическим правилам, даёт свергнутым классам возможность мобилизовать мелкобуржуазные слои (особенно сильные в отсталой стране) против прогресса, и таким образом воспрепятствовать ему. В этом смысле общественный прогресс имеет приоритет над демократией. Другими словами: демократия не является «высшей ценностью», имеющей первейшее значение всегда и при любых обстоятельствах.

Уже отсюда видно, что Ленин, исходя из опыта Парижской Коммуны, совершенно не коснулся столь сложного вопроса, поскольку в крупном городе Париже эта проблема не играла особой роли. Но для России, где преобладала крестьянская экономика, она оказалась чрезвычайно важна. Если подходить к этому вопросу не формально, а принять во внимание то, что крестьянство и все мелкобуржуазные слои по своим экономическим условиям существования между буржуазией и рабочим классом не способны следовать самостоятельной перспективе социального прогресса (в смысле перехода к высшему социалистическому обществу), а с другой стороны постоянно колеблются между двумя основными классами — буржуазией и пролетариатом, всегда с надеждой когда-нибудь достичь уровня настоящих капиталистов и со страхом опуститься в пролетариат, — то становится ясно, что чисто формальное уравнение мелкобуржуазного класса с рабочим классом в революционные периоды заблокировало бы всякий социальный прогресс.

Это стало совершенно ясно в период Февральской революции, когда уже после выхода кадетов меньшевики и эсеры в одиночку руководили Временным правительством, проводя под именем «революционной демократии» мелкобуржуазную демократическую политику, не решавшую основные задачи буржуазной революции, и в то же время не открывавшую пути к революции социалистической. Потому-то в революционный период и стало оправдано и необходимо временно подчинить определённые демократические права общественному прогрессу.

Отмечу мимоходом, что дело не обстояло иначе и в великих буржуазных революциях, о чём прилежно забывают и умалчивают глашатаи чистой демократии. Достаточно вспомнить хотя бы о Славной революции в Англии, о Великой французской революции или о революционном рождении США.

Советы, естественно, избирались и в русских деревнях; они поддерживались в основном сельской беднотой — мелкими крестьянами, полупролетариями и батраками — слоями, обладавшими в деревне наименьшим влиянием, поскольку середняки и крупные крестьяне со своим более крупным землевладением, с тягловым скотом и машинами располагали гораздо большим весом в обществе. К этому добавилось то, что в деревнях Советы имели своего конкурента, а именно — «общину», деревенское сообщество, существовавшее столетиями и решавшее значительную часть общих проблем в деревне. Поскольку зажиточные крестьяне пользовались в них наибольшим влиянием, то в течение долгого времени советская власть не очень сильно укоренялась на селе.

Уже на примере этой непростой проблемы видно, что на практике развитие советского государства во многих отношениях происходило не совсем так, как первоначально планировал Ленин.

Почему так произошло? В общем, здесь можно повторить за Гёте: «Теория, мой друг, суха, / Но зеленеет жизни древо», поскольку даже наилучшая теория — это абстракция и обобщение. И потому она не может уловить все многочисленные особенности и детали весьма специфического развития, сосредоточиваясь лишь на фундаментальных чертах, на общем. Это особенно верно в данном случае, поскольку весь цикл буржуазной и социалистической революции в чрезвычайно специфичных условиях России ознаменовался совершенно особыми чертами, привнесшими ряд отклонений от «нормального» развития. Так, требования гражданской войны, вызванные отсталостью и размерами страны, привели к тому, что государство диктатуры пролетариата сформировалось не планировавшимся демократическим образом, а в направлении полуармейски организованного централизованного аппарата власти, руководившего обществом в командном стиле жёсткими диктаторскими методами и бюрократическими приёмами.

Без такой централизации и концентрации всех полномочий принятия решений, без определённой милитаризации всей жизни советская власть не смогла бы сопротивляться атаке царистской контрреволюции и империалистической интервенции. Речь шла о жизни и смерти советской власти, и поэтому единственным критерием была полезность тех или иных шагов для достижения победы, а не теоретические идеи.

Однако во время формирования советского общества диктатура пролетариата всё более превращалась в диктатуру Коммунистической партии, которая в то же время была направлена на установление социализма и в этом смысле в определённой мере совпадала с объективными общественными нуждами и с интересами рабочего класса. Некоторые руководители партии (к примеру, Каменев и Зиновьев) не раз заявляли прямо, что диктатура пролетариата совпадает с диктатурой Коммунистической партии, поскольку та использует диктатуру от имени и по поручению пролетариата. Однако это весьма спорный тезис, который может иметь вес лишь в минуту чрезвычайных опасностей для революционной власти, но не может быть принят как незыблемое положение, поскольку это означало бы, что настоящие органы власти советского государства (а именно избранные Советы как представители населения) фактически лишены своих функций и полномочий. Кроме того, с этим связаны также вопросы государственного права, не получившие убедительного разъяснения ни в теории, ни на практике, хотя формулировка о «руководящей роли партии» была даже возведена в конституционный принцип как эквивалент «диктатуры партии». Вместе с тем объём и содержание этой руководящей роли никогда не были точно определены, и потому допускалось сколь угодно произвольное и крайнее толкование этого принципа.