Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Это была катастрофа.

В то же время булгаринская журнальная свора, увидев в «Современнике» конкурента своим продажным изданиям, подняла бешеную травлю Пушкина, не гнушаясь прямыми доносами. Кричали о закате его таланта в то время, когда создавались самые зрелые, глубокие его творения.

Цензура, со своей стороны, «жала» на поэта (выражение цензора Никитенко) с особым ожесточением, как ни на кого другого. «Ни один русский писатель,— жаловался Пушкин,— не притеснён более моего». Не увидела света поэма «Медный всадник» — вершина не только поэзии Пушкина, но всей русской поэзии XIX века. Оставались ненапечатанными созданные в эти месяцы — «Мирская власть», «Из Пиндемонти», «Когда за городом, задумчив я брожу», «Была пора: наш праздник молодой», наконец — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»…

Об этих творениях поэта вскоре после его гибели А. Н. Карамзин, сын историографа, писал: «…в последних произведениях его поражает особенно могучая зрелость таланта; сила выражений и обаяние высоких, глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения».

Стихов теперь Пушкин писал мало. Времени едва хватало на «Современник», «Историю Петра». Над последней поэт работал неотступно, рылся в архивах Петербурга и Москвы. Это сочинение своё почитал особенно важным, государственным делом. Оценка личности, трудов царя-преобразователя, чем дальше продвигался Пушкин в своей работе, становилась всё более глубокой и неоднозначной. Но великая историческая роль Петра не вызывала у него сомнений. «Пётр Великий,— утверждал он,— один есть целая всемирная история».

Работать в сложившихся обстоятельствах было невероятно трудно. Пушкин чувствовал, что оказался в тупике. Большие планы, широкие замыслы трудов государственных рушились один за другим. Зато каждый день неотступно вставал вопрос: «чем жить?» За весь 1836 год он не имел доходов ни одного рубля (жалованье вычитали за ранее взятый заём), а расходов — десятки тысяч. Он жил в долг. Обращался к ростовщикам. Заложил всё, что можно было заложить. Силы, физические и душевные, уходили на то, чтобы как-то обеспечить существование семьи; да ещё на нём же лежали заботы о материальном положении родителей, брата; непрестанно докучал корыстолюбивый Павлищев. После смерти матери надлежало поделить наследственное Михайловское. Пушкин непременно хотел оставить его за собой, и на это тоже нужны были немалые деньги.

А впереди?.. «Не смею заглядывать в будущее», — сознавался поэт. «Голова кругом идёт», «кровь в желчь превращается» — так определял он своё состояние.

Отношения с царём обострялись. Николай всё чаще открыто выказывал свою недоброжелательность. Пушкин, со своей стороны, не питал больше никаких иллюзий в отношении царя. Жандармы Бенкендорфа преследовали по пятам, лишали самой элементарной свободы.

В. А. Жуковский, прочитавший вскоре после смерти Пушкина письма к нему Бенкендорфа, был потрясён. «Сердце моё сжималось при этом чтении…— писал он с негодованием шефу жандармов,— надзор, всё надзор… Ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишён был наслаждения видеть Европу, ему нельзя было произвольно ездить по России, ему нельзя было своим друзьям и своему избранному обществу читать свои сочинения, в каждых стихах его, напечатанных не им, а издателем альманаха, с позволения цензуры, было видно возмущение. <���…> Каково же было положение Пушкина под гнётом подобных запрещений? Не должен ли был он необходимо, с тою пылкостию, которая дана была ему от природы и без которой он не мог бы быть поэтом, наконец притти в отчаяние…»

«Свет», эта «мерзкая куча грязи»,— придворные круги, где поэт вынужден был являться, потому что носил ненавистное ему звание камер-юнкера и потому, что там блистала увлечённая светскими развлечениями и успехами Наталья Николаевна, ненавидели его,— не могли простить ему независимость, откровенное презрение ко всему, чем они гордились, его необыкновенную популярность. Поэт был в плотном кольце враждебного окружения, чувствовал себя опутанным сетью, из которой не мог найти выхода.

Всю безвыходность его положения, его душевное состояние тогда не могли в полной мере понять даже самые близкие друзья, искренне любившие и ценившие его.

Наглые ухаживания за Натальей Николаевной принятого в русскую гвардию и усыновлённого нидерландским посланником Геккереном молодого французского эмигранта-монархиста Жоржа Дантеса стали в светском обществе столицы поводом для грязных сплетен и интриг, позорящих имя поэта.

Пушкин вынужден был защищать свою честь. Это понятие смолоду значило для него очень много. Особенно чувствителен стал он ко всему, что задевало его честь в обстоятельствах последнего времени. К тому же он понимал своё исключительное положение первого поэта России; понимал, что оскорбления, нанесённые ему,— это оскорбление всех порядочных людей его страны, за которых был в ответе.

Последней каплей, переполнившей чашу его терпения, явился гнусный пасквиль, разосланный нескольким лицам в Петербурге в виде присуждаемого ему «диплома ордена рогоносцев». Это был, по словам сестры поэта,— «заговор мерзавцев, жаждавших его крови».

После этого уже ничто не могло удержать его от мести.

27 января (8 февраля) 1837 года Пушкин дрался на дуэли с Дантесом-Геккереном и был смертельно ранен. «В лице Дантеса,— по словам современника,— он искал или смерти, или расправы со всем светским обществом» [295] Соллогуб В. А. Воспоминания. Цит. по кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 302. .

После двух суток нечеловеческих мучений и мужественной борьбы за жизнь, 29 января (10 февраля) 1837 года Пушкин скончался. Скончался в расцвете великого своего дарования. Ему было 37 лет.

Скорбь, вызванная гибелью Пушкина, была всенародной. В. А. Жуковский писал: «На другой день после дуэли, то есть с утра 28-го числа до самого выноса гроба из дома, приходили посторонние, сначала для осведомления о его болезни, потом для того, чтобы его увидеть в гробе, …горевали о нём, как о друге, скорбели о том великом даровании, в котором угасла одна из звёзд нашего отечества»… [296] Жуковский В. А. Письмо к А. X. Бенкендорфу. Цит. по кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 366.

За 30 и 31 января в лавке А. Ф. Смирдина было продано сочинений Пушкина на 40 тысяч рублей.

«Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта,— рассказывала дочь H. М. Карамзина.— Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда, как в наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь думал и сожалел о краткости его блестящего поприща» [297] Цит. по кн.: Вересаев В. В. Пушкин в жизни, вып. 4, изд. 2-е. М., 1928, с. 162. .