Александр Речкалов - Русь: путь к Украине. Украинские земли в составе Польши и Литвы. Книга 1

К моменту появления московского посольства Киприян уже давно находился в Константинополе. Тут и начался странный спор между действующим митрополитом и самозваным претендентом из-за митрополии «всея Руси». Москвичи обвиняли Киприяна в незаконном присвоении сана Киевского митрополита, а тот, не сомневаясь в своих правах, настаивал на «предоставлении ему, вместе с Киевом, и Великой Руси». Напористость Пимена и его щедрые денежные «посулы» за счет занятых у итальянских и восточных купцов денег, делали свое дело. Увидев, что ситуация оборачивается против него, Киприян не стал дожидаться финала и выехал из Константинополя. После долгих «сомнений» в июне 1380 г. патриарх рукоположил Пимена митрополитом «Киевским и всея Руси», а за Киприяном закрепил сан митрополита «Малой Руси и Литвы», что только усилило неразбериху, так как отныне «Малая Русь» в каноническом плане ко всей Руси как бы уже и не относилась.

Отметим, что ожесточенный спор церковных иерархов из-за обладания саном Киевского митрополита не был обусловлен пустыми амбициями — Киев продолжал сохранять свое ведущее положение в православной Руси. Это еще раз подчеркнул состоявшийся в том же 1380 г. синод Константинопольской патриархии. Отметив, что Киев по-прежнему «есть соборная церковь и главный город всей Руси», а в соответствии с общецерковной традицией титул митрополита Руси должен начинаться с названия центра его митрополии, синод подтвердил установленный ранее императором Иоанном VI титул «митрополит Киевский и всея Руси». Было утверждено и избрание двух митрополитов Руси, при этом решение относительно Киприяна мотивировалось тем, что он прежде времени возвратился в Киев, а следовательно, «не находится на лицо, дабы мог быть совершенно осужден, по канонам». Ситуацию, возникшую в православии Руси после такого решения Константинопольской патриархии иначе, как парадоксальной назвать нельзя. В Киеве сидел митрополит «Малой Руси и Литвы», а Киевский митрополит должен был отправляться в Москву, где получивший известие о готовящемся нападении Мамая и Ягайло князь Дмитрий готовился к сражению, навсегда обессмертившему его имя. С отъездом из Константинополя новопоставленный митрополит сильно припозднился, поэтому прибыл в Московию уже после завершения событий, связанных с Куликовской битвой.

В своем повествовании мы не будем подробно останавливаться на событиях, предшествовавших Куликовскому сражению и его деталях. С одной стороны, все обстоятельства второй великой битвы с татарами XIV в. столь красочно отображены российской историографией в бесчисленном количестве книг и картин, что добавить нового ничего нельзя. С другой стороны, как мы уже отмечали, сражение на реке Непрядве прямого отношения к судьбе украинского народа не имело, и краткое изложение событий мы приводим только потому, что славянские выходцы из Великого княжества Литовского принимали в них самое непосредственное участие.

Известно, что первые сообщения о Куликовской битве ничем не выделяли это сражение в ряду других событий позднего Средневековья и были составлены из достаточно тусклых летописных штампов «бысть… брань крепка зело и сеча зла». Но спустя полстолетия после смерти князя Дмитрия оценка сражения на Непрядве стала меняться. Была написана «Задонщина», возникли краткая и развернутая версии «Повести о Куликовской битве», появились упоминания о славной победе в «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича» и в «Житии Сергия Радонежского». Наконец, в стенах Троице-Сергиева монастыря было написано «Сказание о Мамаевом побоище». Причина таких изменений не требует долгих пояснений: московские князья обретали все больший внешнеполитический вес и нуждались в героической фигуре великого предка-победителя.

Большая часть из указанных выше источников является литературно-художественными произведениями, но именно они и сформировали ставшую канонической версию событий 1380 г. Очевидно, читатели хорошо помнят со школы о благословении князя Дмитрия и его войск Сергием Радонежским, о предшествующем сражению поединке монаха Пересвета и ордынского богатыря Темир-Мурзы, а также о том, что после ожесточенного натиска татары смяли левый фланг московского войска, зашли в тыл большого полка, но князь Владимир Серпуховской и воевода Боброк-Волынский неожиданной атакой из засады вызвали панику среди ордынцев, те обратились в бегство, и воины Дмитрия Донского одержали заслуженную победу.

Без рассказа о великом значении этого сражения для всех народов СССР был немыслим ни один учебник, ни одна научная работа по истории XIV столетия. В своем стремлении показать общий подъем всех народов Руси против татарского господства под знаменем московского князя, историки нередко выходили далеко за рамки сведений, изложенных в летописных источниках. Один из самых ярких примеров такого подхода, на наш взгляд, показал Ф. М. Шабульдо, утверждавший, что «в результате военно-дипломатических усилий Москвы» военные формирования Киевского княжества приняли участие в сражении с Мамаем. Ни одного князя, ни одного полка Киевской земли, якобы принимавших участие в сражении на Непрядве, Шабульдо при этом не называет, но позиция нейтралитета, которую занимал в 1380 г. киевский князь Владимир Ольгердович, превращается под пером этого автора в союз с Москвой и непосредственное участие киевлян в боевых действиях. С возглавляемой Донским «общерусской борьбой» с татарами Шабульдо связывает и гибель в бою с татарами в 1380 г. князя Александра Кориатовича, нимало не смущаясь расстоянием, разделявшим Подолье и низовья Дона и тем обстоятельством, что братья Кориатовичи были литовскими князьями и руководствовались исключительно собственными интересами.

Подобного рода «открытия» можно обнаружить и в трудах многих других авторов — слишком сильна была в российской и советской историографии традиция рассматривать историю взаимоотношений Москвы и Вильно исключительно с «московской колокольни». В этой связи нельзя не согласиться с мнением российского автора С. В. Думина, изложенным в книге «Другая Русь» (приносим извинения за слишком длинную цитату): «До сих пор немало историков убеждено, что население Южной и Западной Руси вполне разделяло московскую программу объединения и с нетерпением ожидало момента, когда власть литовская (чужеземная) сменится властью московской (родной и любимой). Одни и те же явления оценивались и оцениваются историками по-разному — в зависимости от того, в которой части Руси они происходили. Так, например, с точки зрения большинства авторов отъезды в Москву вассалов литовского великого князя должны были свидетельствовать, разумеется, о популярности идеи общерусского единства, отстаиваемой потомками Калиты. Бегство в Литву тверских, рязанских и прочих князей и бояр (в том числе родственников московской династии) считается, однако, явлением принципиально иным, доказывающим лишь сохранение феодальной оппозиции прогрессивной централизаторской политике тех же московских князей… Присоединение мелких княжеств к московским владениям (в более поздний исторический период — А. Р.) всегда считалось явлением глубоко прогрессивным. Рост владений Великого княжества Литовского историков, как правило, глубоко огорчает, поскольку тем самым отдалялось осуществление Москвой ее исторической миссии. И разумеется, московские князья предстают при этом «собирателями», а литовские князья — чужеземными завоевателями, разорителями, «находниками».