Александр Речкалов - Русь: путь к Украине. Украинские земли в составе Польши и Литвы. Книга 1

Еще одна странность диспозиции войск Дмитрия Донского скрывается в расположении засадного полка, а по сути дела, второго резерва, которым командовали двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич Серпуховской и воевода Дмитрий Боброк-Волынский. На любой схеме Куликовского сражения засадный полк располагается в Зеленой дубраве сзади и левее полка «левой руки». С такой позиции этот полк мог действовать только на левом фланге, а использовать его в качестве резерва в случае прорыва противника на противоположном конце боевого порядка было бы крайне затруднительно. Правда, помощь на правом фланге и не требовалась. Войска Андрея Ольгердовича, состоявшие, как и отряд Дмитрия Брянского, из тяжеловооруженной, облаченной в доспехи «кованной рати» литвинов, стойко удерживали свои позиции. Более того, бывший полоцкий князь не один раз направлял своих воинов на помощь в центр позиции, но видя, что скованный атаками татар «большой полк недвижусчийся», Андрей Ольгердович «не смеяше вдаль гнатися».

Известно, что, решив добиться победы завершающим мощным ударом, Мамай бросил в бой все свои резервы, и татарские конники прорвали оборону противника на участке полка «левой руки» и стали окружать большой полк сзади. Тут-то ордынцы и попали под удар с тыла засадного полка и фланговую атаку тяжеловооруженных воинов Дмитрия Ольгердовича. Столь удачное расположение резервов дает основание предположить, что руководители московского войска наперед знали, куда Мамай направит свои последние усилия. Однако узнать заранее планы врага, появившиеся только в ходе сражения, вряд ли реально. Поэтому невольно напрашивается мысль о том, что полк «левой руки» был выведен на позиции в явно ослабленном составе и заранее обрекался своим командованием на гибель, что давало возможность направить силу удара ордынской конницы по подготовленному заранее направлению.

Много неясностей в поведении во время сражения самого князя Дмитрия. Если верить «Сказанию о Мамаевом побоище» московский князь переоделся перед боем в доспехи простого воина, в качестве которого и сражался в одном из полков. Фактически это означало, что Дмитрий самоустранился от руководства сражением. Попытка того же Каргалова мотивировать поведение князя тем, что у него были опытные воеводы, ничего не объясняет. Место воеводы в бою, и самый опытный военачальник, находясь в гуще сражения, не в силах одновременно управлять еще и соседними полками или всем многотысячным войском. Но может быть, Куликовская битва составляла исключение из всех известных истории сражений и действительно не требовала единого командования, поскольку все действия войск были предопределены еще до начала битвы? Нет, во всех описаниях сражения мы встречаем драматичнейший эпизод определения момента ввода в бой засадного полка, установить который заранее было невозможно. К тому же, как пишет Каргалов, удар засадного полка был согласован с активизацией действий большого полка и полка «правой руки», что только подтверждает предположение о том, что руководитель сражения с московской стороны все-таки существовал. Судя по абсолютно выверенному вводу в бой засадного полка, этот полководец обладал незаурядным военным талантом, что и помогло ему блестяще выполнить свою задачу.

Поэтому, если придерживаться версии о том, что князь Дмитрий сражался в передовой линии, то следует признать и то, что в победе на Куликовом поле проявился полководческий гений совсем иного человека, имя которого осталось неназванным. Безусловно, можно предполагать, что общее руководство сражением осуществлял князь Дмитрий Кориатович, более известный как воевода Боброк-Волынский, поскольку именно он расставлял полки перед боем и принял безошибочное решение об атаке засадного полка. Об этом же может свидетельствовать и то положение, которое занял Боброк после битвы при дворе Дмитрия Донского. Повторяем, все это можно предполагать, но наши догадки так и останутся только догадками, поскольку официальная история имя этого незаурядного полководца так и не назвала. Лавры же победителя были возложены на олицетворявшего высшую государственную власть в тогдашнем Московском княжестве князя Дмитрия. Сделано это, на наш взгляд, совершенно обоснованно, поскольку в событиях 1380 г. Дмитрий Донской продемонстрировал собственные незаурядные качества. Только проявил их князь не в области военного искусства, а там, где и должен был проявить как политический руководитель: он первым из московских правителей отважился открыто выступить против татар, собрал полки и привел их на поле боя, а там вполне мог уступить руководство более искусному военачальнику.

Полагаем, что для нашего повествования немалый интерес представляют причины неявки на Куликовское поле войск великого литовского князя Ягайло. Собрав, по сведениям белорусского историка П. Г. Чигринова, восьмитысячное войско из литовцев и белорусов, князь Ягайло выступил на помощь Мамаю, но в Куликовской битве 8 сентября 1380 г. его армия участия не приняла. Простояв несколько дней в 20 километрах от места сражения, Ягайло повернул свои хоругви назад. Причины, по которым литовский князь не принял участия в Куликовской битве, неизвестны, что создает благоприятную почву для появления самых замысловатых версий. Наиболее простой является гипотеза о том, что войска Великого княжества Литовского опоздали к началу битвы. В то же время сторонники теории о славянско-православном единстве народов бывшей Руси уверяют, что Ягайло столкнулся с сильной православной оппозицией в рядах собственного войска, и решающую роль в его задержке сыграло нежелание православных белорусов «сражаться со своими братьями по крови и вере». Говорится также, что память белорусских воинов о победе над татарами на Синих Водах не позволила им «выступить на стороне недавнего врага против родственного народа», а потому «православные подданные Ягайло не желали сражаться с москвичами ради восстановления татарского ига на Руси».

Как правило, сторонники таких теорий даже не замечают, что начинают противоречить сами себе, сообщая далее, что войска Ягайло атаковали отдельные группы возвращавшихся с битвы воинов Донского и грабили московские обозы с ранеными. Получается, что в этом случае чувства к «родственному народу» ничуть не мешали православным литвинам применять оружие против своих «братьев по крови и вере». Так же неубедительно звучит и аргумент о нежелании воинов Ягайло способствовать «восстановлению татарского ига на Руси». Состоявшие в войске литовского князя предки белорусов такого ига никогда не ведали и уж никак не могли опасаться его установления в своих краях после победы их союзника Мамая. Ну а насколько они были озабочены судьбой москвичей, хорошо видно из эпизода с разграблением обозов с ранеными.