Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Старинные одежды, если они сохранились, словно несут на себе печать человека, который когда–то в них ходил. К сожалению, ткань редко сохраняется из–за изнашивания, паразитов и повторного использования. Но эмоции, которые испытывают те, кто случайно находит старую одежду, объясняются ее исключительной коммуникативной способностью. Одежда — это метафора собственного «Я», реликвия в полном смысле слова, часть, которая объясняет целое. Пропитанная человеческой сущностью, с которой она соприкасалась, одежда формирует тело и является им [310] Одежды святых, знаменитых людей и прославленных преступников были почитаемыми реликвиями, наподобие волос и других «обрезков», так как находились в непосредственной близости к их мертвым телам (Pellegrin N. Les Vêtements de la liberté. P. 59). Примеры — посмертная восковая маска Картуша, украшенная его волосами и одеждой, которая была на нем во время казни в 1721 г. (музей Сен–Жермен–ан–Ле), или лохмотья заштопанной куртки подростка XVIII в., найденные в трубе одного из замков (Les Choix de la mémoire. Patrimoine retrouvé des Yvelines. Paris: Somogy, 1997. Pp. 80–81). . И при жизни и после нее у монахов и в крестьянском мире она является «аркбутаном» [311] В архитектуре — наружная каменная полуарка, «вид контрфорса, передающий распор глав нефа внешним опорным столбам–контрфорсам» (БСЭ. М., 1950. 2-е изд. Т. 3. С. 25). Аркбутаны, как и одежда человека в метафоре отца Жозефа, придают дополнительную прочность. ( Прим. пер. ) человека, по словам отца Жозефа [312] Constitutions de la Congrégation de Notre–Dame du Calvaire. P. 345. . Возможно, само понятие «тело» должно включать в себя четыре составляющих. Оно обозначает не только совокупность мускулов и костей, индивида или коллектив, живую и/или мертвую плоть, но также и одеяние торса; ткань этого одеяния усилена каркасом из китового уса или проволоки (как вариант — особой шнуровкой), что придает фигуре осанку и сдержанность [313] Железный корсет хорошо описан Франсуа–Рене Шатобрианом: Шатобриан Ф. — Р. Замогильные записки. М., 1995. С. 32. См.: Fontanel В. Corsets et soutiens–gorge. Paris: La Martinière, 1992. P. 27 (железный каркас, сохранившийся в музее Клюни); Pellegrin N. Les Vêtements de la liberté. P. 81; Vigarello G. Le Corps redressé. Но, как показывают примеры из Пуату и Савойи или религиозные одеяния, степень жесткости этих «каркасов», географию их распространения и постоянную критику, которой они подвергались, еще предстоит изучить (de La Bouëre (Comtesse). Souvenirs de la guerre de Vendée, 1793–1796. Paris: Pion, 1890. P. 5; Daquin J. Topographie médicale de Chambéry. Pp. 127–128). Одна девочка из Лузиньяна спаслась благодаря своему новому платью: в нем застряла пуля, выпущенная хозяином виноградника, где девочка воровала ягоды (A. D. 86: В VI/78 bis: 4 октября 1710 г.). . Разве «дезабилье» (раздетость) не определяется отсутствием жесткого корсета? Не считаются ли люди «обнаженными в рубахе (и кальсонах)», когда вытягиваются, чтобы хорошенько выспаться — будь то ночью в своей кровати или днем, перед тем как заснуть вечным сном под топором палача или косой Времени? [314] De Pontis L. Mémoires. Paris: Mercure de France, 1965. P. 185 (казнь графа Монморанси в 1627 г.: «он был обнажен, в кальсонах и рубашке»). В деле о двойном убийстве в 1785 г. крестьяне отказались сторожить трупы, если те будут оставлены раздетыми (A. D. 86; В VIII—300), В другом месте (Шампань–Мутон, 1739) стыд, испытываемый нечестным налогоплательщиком, которого двое соседей «выставили совершенно обнаженным», был так силен, что свидетель отметил: «Палач не причинит большего зла преступнику» (A. D. 86: В 1/2–39).

В таком случае словосочетание «одетое тело» представляет собой квазиплеоназм, а тело обнаженное отсылает к исходному мифу о потерянном рае, и его нельзя помыслить как таковое в мире после грехопадения. Недолговечное, как ткань, само состоящее из разных «тканей» и костей, существует ли вообще это тело под взглядом христианского Бога? Отличается ли оно от могилы и савана?

Сара Мэтьюс–Грико

В исследованиях по истории сексуальности в Западной Европе, опубликованных за последние тридцать лет, тело фигурирует преимущественно в двух ипостасях. Во–первых, оно скрыто обычаем и законом: и тот и другой стремятся дисциплинировать его и управлять его репродуктивными функциями, полностью подавлять беспорядочные порывы сексуальности из соображений как социального, так и духовного характера. Во–вторых, тело описывается как субъект (или жертва) запретных сексуальных действий и, соответственно, как особая «точка» «преступлений» против веры, морали и общества. Таким образом, оно отражает постоянную и относительную неэффективность социальных ограничений, нацеленных на сдерживание социальных практик в границах, которые установлены условностями и законами. В Европе при Старом порядке определенные факторы, такие как долгий временной промежуток между половым созреванием и браком, или ожидания, порожденные культурными идеалами (например, куртуазной и романтической любовью), или религиозное и социальное табуирование гомосексуальных отношений, определили коллективное и индивидуальное восприятие телесности и сексуальности. В этой главе мы попытаемся изучить понятие «тело» и сексуальные практики с XV по XVIII век, исследуя преимущественно юридические архивы, которые всегда проливают свет на поведение индивидов и социальные навыки. Неизбежные в этих документах противоречия между макроструктурами (коллективные идеологии и культурные нормы) и микроисториями (субъективный опыт и индивидуальные стратегии) помогают раскрыть сложность контекстов, в которых тело и сексуальность существовали в повседневности.

*

Границы отрезка времени, который рассматривается в этом эссе, далеки от привычного членения политической и культурной истории на Средние века, Возрождение, Реформацию и Просвещение. Основанием для выбора служит тот факт, что реабилитация человеческого тела и повышение роли брака, характерные для XV столетия, соответствуют началу длительного периода заботы о демографии, а также совершенно нового внимания к телу и сексуальности. Эти последние изменения были мотивированы как Реформацией (моральной и религиозной), так и реакциями, которые она вызвала. С начала XV до середины XVII столетия Западная Европа стремилась развивать такое видение тела и сексуальности, которое было бы совместимо с общественным порядком, уважением к религии и ростом населения. К концу XVII века стали сказываться культурные убеждения в значимости привязанности в брачных отношениях, а также медицинская легитимация физического удовольствия как естественного проявления телесности и эмоциональной привязанности. Косвенно они создавали более благоприятные условия для существования альтернативных социальных практик и гомосексуальной субкультуры. В публикациях по истории сексуальности, вышедших за тридцать лет, синтез этих тенденций завершается вместе с окончанием эпохи Старого порядка — в тот момент, когда демографические страхи, волновавшие Европу с середины XIV столетия, наконец были преодолены. К концу XVIII века чувственная любовь и репродуктивный брак стали по большей части взаимосвязанными — хотя бы в теории, — но в то же время общество, становившееся все более и более буржуазным, с обостренной стыдливостью стремилось отодвинуть тело и сексуальные желания на периферию приличий. Таким образом, поле исследования в этой главе начинается с довольно позитивного, но всегда условного признания тела и его сексуальности в Европе конца Средних веков и эпохи Возрождения — и завершается с появлением взаимного отчуждения морального существа и существа физического; благодаря этому Фрейд будет убежден, что сексуальное благополучие несовместимо с цивилизованным обществом [316] Об «отчуждении» тела в конце периода Старого порядка см.: Sexual Underworlds of the Enlightenment / ed. by George Sébastian Rousseau and Roy Porter. Chapel Hill (NC): University of Carolina Press, 1988. Introduction. Pp. 1–24. .