Виктор Цыгульский - Диалектика истории человечества. Том 2

Мы вновь повторяем знаменитый первый тезис Маркса о Фейербахе, который мы приведем здесь целиком: «Главный недостаток материализма, — до фейербаховского включительно — состоял до сих пор в том, что он рассматривал действительность, предметный, воспринимаемый внешними чувствами мир, лишь в форме объекта, или в форме созерцания, а не в форме конкретной человеческой деятельности, не в форме практики, не субъективно. Поэтому деятельную сторону, в противоположность материализму, развивал до сих пор идеализм, но развивал отвлеченно, так как идеализм, естественно, не признает конкретной деятельности, как таковой. Фейербах хочет иметь дело с конкретными объектами, действительно отличными от объектов, существующих лишь в наших мыслях. Но он не доходит до взгляда на человеческую деятельность, как на предметную деятельность. Вот почему в „Сущности христианства" он рассматривает как истинно человеческую деятельность только деятельность теоретическую, между тем как практика не в трудовом действии, а как бы со стороны, созерцательно, не через мысли самого этого работающего человека. Вот почему также Фейербах не понимает значения «революционной» практически-критической деятельности». Это очень сложное положение для неискушенного в науке читателя. Мы бужем рассматривать становление сознания очеловечивающейся обезьяны в конкретных рабочьих действиях.

Мы присоединим еще к этому тезису тезисы 5-ый и 8-ой: «Недовольный отвлеченным мышлением, Фейербах взывает к впечатлениям, получаемым внешними чувствами; но мир конкретных явлений не представляется ему в виде конкретной, практической деятельности» (5-ый тез.). «Общественная жизнь есть жизнь практическая по существу. Все таинственное, все то, что ведет теорию к мистицизму, находит рациональное решение в человеческой практике и в понимании этой практики» (тез. 8-ой).

Нуаре примыкает к материалистическим воззрениям Фейербаха, но бессознательно для самого себя он в корне преобразует их, следуя по направлению, указанному Марксом в его критике Фейербаха. В некоторых отношениях Нуаре идет даже дальше Маркса. Если последний противопоставляет чувственное созерцание человеческой деятельности, как практической по существу, то Нуаре и чувственное созерцание интерпретирует активно, как деятельность. Объект не дан человеку пассивно, как восприятие, а активно. Этимологическое объяснение слова «объект» — сопротивление. «Исключение, испытываемое в субъективном движении, или оказываемое ему сопротивление есть истинная сущность объективности» (Нуаре, гл. II). Легко живут рядом друг с другом мысли, но сталкиваются в пространстве вещи. Зрение для Нуаре — такое же активное чувство, как и осязание. Световые лучи являются, — говорит Нуаре, цитируя Шопенгауэра, — ощупывающими местами для человеческого глаза. Обобщая сущность чувственного восприятия, Нуаре приходит к выводу: «Всякое объективное познание всегда образуется из двух факторов, которые везде должна присутствовать: во-первых, из движения, исходящего от субъекта, направленного к объекту и определяемого волей, и объективного фактора — сопротивления, которое противопоставляет объект этому движению». Своему понятию, органической проекции Нуаре в гносеологическом смысле придает активное значение: «В этом сломе ясно выражена волевая деятельность, наполняющая пространство сила и субъективная точка зрения» (гл. 7). Сознание пространства связано с движением, с стремлением организма к распространению во вне. В данном случае Нуаре сходится с сенсуалистом Кондильяком, для которого представление о пространстве (3-х измерений) возникает не из зрения, а из движения и связанных с ним мускульных усилий. Эта точка зрения разделяется современной физиологической психологией. Какое значение Нуаре приписывает активности наших органов в возникновении представлений о внешнем мире, а вместе с тем и форме наших активных органов, видно из следующего замечания: «Следовало бы посоветовать философам, которые так легко приписывают животным всевозможные представления внешних предметов, перенестись разок в положение собаки, лапы которой едва ли употребляются для чего-нибудь другого, кроме движения и совершенно неуклюжего царапания и придерживания; пусть он и спросит себя тогда, каким путем их глаз мог бы приобрести сведения о форме вещей». Наше познание о внешнем мире имеет своим исходным и, в дальнейшем, основным моментом только наше активное отношение к нему, возникающее в деятельности, направленной на внешний мир. Мир открывается человеку лишь в той мере, в какой человек воздействует на него. И основным моментом в этом воздействии — а, следовательно, и в развитии человеческого сознания — является применение орудий труда. «Ни один момент не имел столь высокой, неизмеримой важности для развития и укрепления мысли, как то обстоятельство, что бездушная материя приняла определенный образ и, оформленная, преобразованная рукой человека служила его целям и выполняла работы, которые все остальные существа в состоянии выполнять только с помощью природных органов».

Эта мысль неоднократно в различных сочетаниях повторяется. Орудие труда прокладывает мост из внутреннего мира человека во внешний. Этот внутренний мир человека до изобретения орудий труда — мир бесформенных чувственных восприятий. «Непосредственное чувственное восприятие вещей свойственно и животному. Но то, что оно видит и слышит, чует и пожирает, остается ему непонятным, совершенно иным и чуждым, — противополагание, из которого оно никогда не выходит. Человек выходит за пределы этой противоположности. По своей природе он способен творчески и рецептивно расширять до бесконечности данные ему, наравне с животными, чувственные способности, благодаря механическим средствам — делу своих рук». Орудие является средством для изменения внешней природы. Будучи продуктом человеческой деятельности, оно вместе с тем обособляется от него. Орудие и объект воздействия, средства и цель — отражаются в смутном сознании первобытного дикаря в виде зародыша идеи причинной связи. Как для пространственного восприятия Нуаре намечает физиологическое объяснение, точно также для зарождения причинности, как человеческого понятия, мы находим такую основу в орудии. На этой мысли Нуаре стоит остановиться. Идея причинности, которую, равно как пространство и время, Кант объявляет лишь субъективными формами, присущими человеческому восприятию мира, требует от материалиста естественного объяснения из посюстороннего мира. Причинность не заключается исключительно в простой, повторяющейся одинаково, смене явлений. Так день постоянно сменяет ночь, и, однако, мы их не считаем связанными между собой причинной связью. В причинности есть постоянная последовательность, но есть еще нечто, а именно необходимая последовательность, или имманентная связь. Если бы наука ограничивалась исключительно установлением внешней связи, сосуществования явлений, она не была бы наукой. Только переход к причинной, внутренней, необходимой связи между чувственными восприятиями, данными сознанию, превращает груду разрозненных фактов в научное здание. Отношение причины и следствия заключает, следовательно, два противоположных момента: с одной стороны, особенность находящихся между собой в причинно-следственной связи явлений, с другой стороны, их внутреннее сродство. Как мы уже видели, по мнению Нуаре, к которому мы охотно присоединяемся, для животного, незнающего орудий труда, существует непроходимая пропасть между собственным организмом и внешним миром, абсолютная чуждость внешнего, иного и внутреннего, своего. Но в орудии человек свое, свой собственный продукт, плод деятельности своих органов, обособляет от себя. Орудие — это и свое, внутреннее, и в то же время иное, внешнее. Тут мы имеем и внутреннее сродство между предметом и организмом, и их особенность, то есть те черты, которые как раз и характеризуют причинную связь. Животные не знают последней: их действия, которые кажутся вытекающими из понимания причинной связи, скорее носят чисто бессознательно-рефлекторный характер. Только для человека, в связи с развитием орудий труда, зарождается и развивается сознание причинности, а ведь это основа логики, т.-е. всего человеческого познания и мышления. «Совершенно иное дело, когда орудие становится, как промежуточное звено, между волей и намеченным действием, когда оно на службе первой берет на себя функцию, характеристика которой определяется и открывается в последнем. Здесь понятие причины становится очевидным и как бы навязывается само собой. Действующее орудие нужно сперва достать или создать; отношение целесообразного средства к намеченному действию и есть само причинное отношение: оно выступает здесь для наблюдения в своем простейшем, наиболее осязательном воплощении. Оно апеллирует одновременно и к воле и к мышлению: к первой — чтобы усилить несовершенное действие путем изменения, т.-е. улучшения действующего орудия, ко второму — с тем, что оба звена или фактора причинной связи должны рассматриваться и мыслиться в своей связи и в то же время отдельно. Здесь начинается, поэтому, первое воспитание человеческого духа к мыслящему созерцанию мирового целого, которое для развивающегося разума все более расчленяется на действующие и противодействующие силы». Но значение орудия не ограничивается в гносеологическом отношении только тем (хотя это и неизмеримо важно), что оно дает человеку представление о причинности. Оно дает начало человеческой способности абстракции. «Орудие вступает в сферу абстракции, благодаря которой вещи, отрешенные от связи с окружающим миром и повсюду сливающимися явлениями, только и могут стать мыслимыми, то есть возникнуть для человеческого мышления. Вещь, которая сверлит, режет, копает, должна, по необходимости, представляться только с этой ее стороны». Способность к абстракции, данная применением орудий, переходит на отношения внешнего мира. «Лишь тогда, когда этот способ представления (т.-е. абстрагирование, распространяющееся на орудие) укрепился и сделался, благодаря слову, неотчуждаемым достоянием, он может быть перенесенным и на мир живого, и, напр., мышь также может быть названа точущим, грызущим, роющим существом или, что одно и тоже, она может вообще быть представлена и понята, как таковое». Способность к абстракции поддерживается также благодаря характеру человеческой руки, развивающейся параллельно с развитием орудий труда, в смысле многосторонности выполняемых ею функций. Рука — «внешний» мозг человека — повторяет Нуаре. «Этот характер всеобщности, обобщения, или, если угодно, абстракции, которая всегда содержит в себе многое, но выводит его из общего простого источника, этот ее характер привел руку в столь близкую связь с деятельностью и развитием разума, что то, что происходит внутри мыслящего ума, усмотрение многого в едином и единого во многом, в ней повторяется как бы внешне, на практике; тем самым теоретическая и практическая способности человека находятся в неразрывной связи и взаимодействии» (гл. 9). Мы проследили важнейшие моменты, характеризующие человеческое сознание — категории причинности, пространства, общие понятия, — и видели, как из деятельности посредством орудий труда они вырастают. Правильно или нет то или иное частное объяснение того или иного момента, дело не в этом. Быть может, перед нами лишь блестящие, остроумные догадки, гипотезы? Основное, важное, чего читатель ни в коем случае не должен просмотреть у Л. Нуаре, это попытка дать материалистическое обоснование теории познания, исходя из принципа формирования теоретического мышления на основе человеческой практики. Там же, где речь идет об основных чертах сознания, восходящих в своем зародыше к грани биологии и социологии, нельзя не исходить из той практики, которая характеризует именно человека, т. е. из изготовления орудий труда. Мы выше цитировали один из тезисов Маркса и Фейербаха: «Все таинственное, все то, что ведет теорию к мистицизму, находит рациональное решение в человеческой практике, в понимании этой практики». И разве путь, которому следует Нуаре в наиболее сложных, таинственных вопросах гносеологии, не является путем, который рекомендует Маркс?