Виктор Цыгульский - Диалектика истории человечества. Том 2

Совершенно так же и в новых организмах — социальных образованиях — общая воля, общая, во вне обращенная деятельность, должна считаться началом и исходным моментом развития, результатом которого был человеческий разум со всеми его поразительными действиями и следствиями.

Из солидарной деятельности я вывожу, поэтому, происхождение разума или, что одно и то же, происхождение языка.

Язык и труд находятся, как уже сказано, в неразрывной связи,— в непрекращающемся ни на один момент взаимодействии.

Производимые работой видоизменение внешнего мира сроднились со звуками, сопровождающими деятельность, и таким образом эти звуки приобрели значение. Так возникли корни языков, являющиеся элементами, из которых выросли все известные нам человеческие наречия.

Ясно, что лишь в той мере, в какой эти видоизменения внешнего мира, в результате совместной деятельности, становились разнообразнее, т.-е. все более дифференцировались, могло обогащаться и духовное содержание — значение языковых корней.

В древнейшие времена общность была всем. Лишь общий звук имел возможность сделаться языковым, т.-е. общепонятным звуком. Не менее необходима была и общность деятельности. Разделение труда, первая ступень усовершенствования социального организма, относится к гораздо более позднему времени.

Лишь внутри товарищества первобытный человек находил свою силу, свою опору и безопасность. Лишь в совместном действии многих усилий к общим целям, духовный организм мог отстоять себя против угрожающих отовсюду опасностей, особенно против страшной физической силы хищных зверей. Образ жизни последних вынуждает их к одиночеству, и потому у них было вырвано господство над землей.

Лишь на созданиях человека выросла человеческая мысль; лишь благодаря его собственным видимым образованиям, его сознание прояснилось, язык стал богаче, разнообразнее по звукам и содержанию, значительнее и выразительнее. Вычеркните эти создания из жизни наших предков, и происхождение языка и разума станет невозможным.

Спрашивается: дает ли языкознание в руки нить, с помощью которой мы можем дойти до самых примитивных форм деятельности первобытного человека; проникают ли его лучи до самых туманных далей прошлого, в состоянии ли они прояснить этот мрак и отразить для нас в волшебном зеркале образ первобытной жизни, едва высвобождающегося от звериного быта человечества?

Лазарь Гейгер говорит: «Человек обладал языком ранее орудий и ранее искусственной деятельности; это положение, уже само по себе убедительное и вероятное, может быть вполне доказано лингвистически. Рассмотрим какое-нибудь слово, обозначающее деятельность, производимую орудием: мы всегда найдем, что это не первоначальное его значение, и последнее передается только в естественных органах человека. Сравним, например, исконные слова: нем. ma1i1 en, Muhle, русск. молоть, мельница, латин. mоlо, греч. mу1е. Хорошо известный в древности способ растирать зерна злаков между камнями, без сомнения, достаточно прост, и его можно, в той или иной форме, предположить известным для первобытной эпохи. Однако, слово, которое мы употребляем теперь для деятельности с помощью орудий, исходило из еще более простого образа. Весьма распространенный в индо-европей-ской семье языков корень mal или mar означает «растирать пальцами» или же «раздроблять зубами»... В немецком языке два различных слова из родственных корней близко встретились в звуковом произношении; mahlen (размалывание) зерна и mal n (рисование) картины. Основное значение в обоих случаях одно: растирать пальцами или мазать.

Деятельность с помощью орудий получает название от более простой, древнейшей, животной. Это общее явление, и я не могу его объяснить иначе, как тем, что название древнее, чем обозначаемая им теперь деятельность орудия; слово было дано уже прежде, чем люди стали пользоваться иными органами, кроме прирожденных, естественных.

Мы должны остерегаться приписывать мышлению слишком большую долю участия в происхождении орудия. Изобретение первых в высшей степени простых орудий происходило, конечно, случайно. Они, без сомнения, скорее находились, чем изобретались. Это убеждение создалось у меня особенно на основе наблюдения, что орудия никогда не называются по их обработке, генетически, но всегда по выполняемой ими функции. Schere, Sabe, Наceke (ножницы, пила, мотыка) — это вещи, которыми стригут, пилят, копают. Этот языковый закон должен казаться тем поразительнее, что предметы утвари, обыкновенно, называются генетически, пассивно по — их материалу или обработке. Schlauch (русск. мех), например, всюду представляется, как содранная звериная шкура. С орудиями этого не бывает, и они, поэтому, насколько можно судить по языку, вначале вовсе не изготовлялись; первым ножом мог бы быть случайно найденный, — я сказал бы — играючи, поднятый камень».

Что же остается, как последнее содержание, как основной образ, который мы должны мыслить связанным с древнейшими языковыми звуками? Гейгер говорит: «Ковырять, рыть, грызть, разделять и связывать вещи резким движением рук и ног, зубов и ногтей, а то и всего тела — вот единственное и последнее, что остается, наконец, у нас в основе этих слов. Язык нигде еще не проводит определенных различий между отдельными животными движениями; и, что проливает еще более яркий свет на древнейший быт человека и его собственное представление о своих действиях, — те же самые слова, как можно доказать на основании этимологических явлений, употреблялись без всякого различия, если не преимущественно, по отношению к животным».

Гейгер вывел отсюда заключение, что барахтающийся, роющий, валяющийся зверь был древнейшим образом, который вызвал звуковой крик.

Я в своей книге «Происхождение языка» выяснил ошибочность и невозможность этого взгляда и показал в то же время, что моя собственная теория языка находится в полном согласии с вышеуказанным этимологическим фактом, который сообщает ей полную поддержку и обоснование. То, что Гейгер охарактеризовал, как последний смысловый (семасиологический) остаток в плавильном горне языка, чем иным он мог быть, как не совместным рытьем и копаньем земляных пещер, в которых древнейшие люди искали и создавали себе приют и жилье? В то же время совершенно ясно, что приготовление жилищ должно было быть первым общим делом и работой наших предков. Уже в животном мире мы видим аналогии в виде совместных сооружений.

Но пещеры были не единственными, даже не самыми ранними жилищами первобытных людей. Мы можем с полным убеждением присоединиться к взгляду Гейгера, что «первоначальным жильем человека были деревья. Старой привычкой карабкаться на деревья объясняется всего естественнее его прямая походка, а привычкой, поднимаясь на дерево, охватывать его руками — преобразование руки из органа движения в орган хватания. Как раз самой низшей ступени, какую только мы можем себе представить для культуры человеческого рода, мы) обязаны таким образом нашими отличительными преимущественными: свободным подъемом головы, господствующей над окрестностями, и обладанием того органа, который Аристотель назвал орудием орудий».