Виктор Цыгульский - Диалектика истории человечества. Том 2

История мышления дает богатый материал для установления того положения, что понятия, как общее правило, рождаются парами. «Никогда еще,— говорит Нуаре,— не возникало понятие в языке, которое одновременно не носило бы в себе свою противоположность и которое не породило бы ее уже одним своим возникновением».

В самом деле, понятие внутреннего одновременно рождается с понятием внешнего, понятие правого — с понятием левого, понятие света — с понятием тьмы, понятие покоя — с понятием движения и т. д. Мало того, во всех языках многие слова первоначально имели два противоположных значения; два различных противоположных понятия мыслились вначале как единство. «Из всех эксцентричностей египетского лексикона,— пишет К. Абель,— самая поразительная та, что помимо слов, которые объединяют в себе противоположные значения, в этом лексиконе существуют другие составные или сложные слова, в которых два слова противоположных значений соединяются в одно сложное слово, которое имеет значение только одного из конституирующих его двух членов» 2.

Абель приводит в доказательство выставленного им тезиса множество иллюстраций из различных языков — не только египетского, но и из санскритского, латинского, греческого, немецкого, арабского и др.

Приведем хотя бы несколько примеров: в египетском языке кек означает «свет» и «тьма»; в лат. altus «высокий и глубокий»; hems — «господин и раб», подчиненный; в англ. down — «низко» и «гора»; в арабском azrum — «сила» и «слабость»; kullum — «часть» и «целое»; macqtavinum — «господин» и «раб».

Абель характеризует египетский язык как «контрадикторный язык». Антитезы логических понятий, говорит он, не должны нас удивлять, так как понятия возникают из сравнения. Если бы всегда было светло, то мы бы не различали света и тьмы. Все на этой планете, подчеркивает он, относительно, и имеет независимое существование лишь постольку, поскольку данная вещь отличается от других вещей и поскольку они рассматриваются во взаимной связи. Каждое понятие есть один из близнецов своей противоположности, и поэтому оно не может быть мыслимо иначе как через сопоставление со своей противоположностью. Слова с противоположными значениями выясняют процесс становления понятий и языка в первобытные времена. Noire. Logos. Leipzig, 1885, S. 301.

Человек не мог добыть свои простейшие понятия иначе как путем выяснения данной стороны противоположности в ее отношении к другой стороне своей противоположности. Только постепенно человек научился мыслить обе антитезы раздельно, и слова приобрели однозначный смысл. Абель приводит по этому вопросу мнение Тоблера из его работы «Опыт системы этимологии», которое интересно здесь воспроизвести: «Противоположности не возникают одна из другой, а одновременно и вместе из одного в самом себе полярного, основного значения, которое, подобно электромагнетической сущности, только в этом раздвоении и имеет свое подлинное существование».

§ 8. Значение орудия для развития человеческого знания

Мы должны и здесь отвести подобающее место принципу постоянного, непрерывного взаимодействия мышлениям творчества.

Ни один момент не имел столь высокой, неизмеримой важности для развития и укрепления мысли, как то обстоятельство, что бездушная материя приняла определенный образ и, оформленная, преобразованная рукою человека, служила его целям и выполняла работы, которые все остальные существа в состоянии выполнять только с помощью природных органов.

Две вещи, главным образом, имеют здесь особое значение: во-первых, обособление или высвобождение причинной связи, что сообщает последней большую, все увеличивающуюся ясность в человеческом сознании, а во-вторых, объективация или проецирование собственных органов, доселе действовавших лишь в смутном сознании инстинктивной функции.

Остановимся сначала на первом пункте.

Кто дает вещи форму, чтобы она выполняла работу, тот поднимается на первую ступень, ведущую к трону творческого начала мира.

И до этого решительного, поворотного пункта существовала, конечно, причинная связь в сознании производящих и испытывающих воздействие индивидуумов. Солнце жгло, дождь мочил, хищный зверь угрожал — человек, как и зверь, защищались от этих воздействий, укрываясь в пещерах или взбираясь на деревья. Для той же цели они рыли пещеры, плели гнезда; я хочу даже верить Брему, что одна, особенно умная обезьяна защищалась от солнечного зноя, держа над своей головой соломенную циновку. Во всех этих процессах непосредственно проявляется воля, чувство удовольствия или неудовольствия, благодаря которому зверь бежит или за привлекательной пищей или за самкой по чутьем угадываемому следу. Это не акты познания: не спокойно, не с возвышенной точки зрения, индивидуум созерцает двигателя и действие; он сам держится страдательно, а если деятельно, то находится под властью могучих, покоряющих его импульсов.

Совершенно иное дело, когда орудие становится, как промежуточное звено, между волей и намеченным действием, когда оно, на службе первой, берет на себя функцию, характеристика которой определяется и открывается в последнем.

Здесь понятие причины становится очевидным и навязывается как бы само собою. Действующее орудие нужно сперва создать или же достать; отношение целесообразного средства к намеченному действию и есть само причинное отношение; оно выступает здесь для наблюдения в своем простейшем, наиболее осязательном воплощении. Оно апеллирует одновременно и к воле и к мышлению, — к первой, чтобы усилить несовершенное действие путем изменения, т.-е. улучшения действующего орудия, ко второму— тем, что оба звена или фактора причинной функции должны рассматриваться и мыслиться в своей связи и в то же время отдельно.

Здесь начинается поэтому первое воспитание человеческого духа к мыслящему созерцанию мирового целого, которое для развивающегося разума все более расчленяется на действующие и противодействующие силы и все явственнее развертывается в то чудесное зрелище, где мы видим,

«Как в целом части все послушною толпою,

Сливаясь здесь, творят, живут одна другою!

Как силы горние в сосудах золотых

Разносят всюду жизнь своей рукою».

Остановка разумного познания и прекращение инстинкта причинности являются лишь различными выражениями одной и той же вещи, которая означает роковой перерыв в развитии человечества.

Глубокая истина заключена в следующих словах Оскара Пешеля, хотя выражение ее звучит несколько парадоксально:

«Едва ли можно упрекнуть автора в недостатке уважения к культурному творчеству китайцев. Среди всех высоко цивилизованных народов они менее всего обязаны чуждым влияниям; мы, то есть европейцы, и прежде всего северные европейцы, до XIII столетия обязаны почти всем, за исключением нашего языка, науке других народов; мы — воспитанники исторически погребенных наций, китайцы — самоучки. Но, если мы сравним наш ход развития с китайским, то увидим, чего недостает им и на чем основано наше величие.