Михаил Гордин - Пушкинский век

Нищий. Рисунок И. Бугаевского. 1810-е гг.

Жалким бездомным нищим кончает свою жизнь пушкинский Евгений:

Заглянув в корень отечественной истории, поэт в «Медном всаднике» уловил роковую связь участи мелкого чиновника и судеб самой невской столицы. Едва ли не главной достопримечательностью выросшего на болоте великого города было отсутствие в нем естественных хозяев, потомственных бюргеров, истинных горожан. Петербуржец был изначально чужим в стенах собственного города. И такая досадная странность полуевропейской российской цивилизации заставила Пушкина ощутить Петербург городом, подвластным призраку, фантому, историческому наваждению.

Разноликое и пестрое петербургское население четко подразделялось на две основные категории — на тех, кто носил платье, сшитое на русский манер, и тех, кто предпочитал европейский покрой. Мужики, мещане, купцы, духовенство одевались по-русски. Блюстители отеческих нравов составляли в общей сложности три четверти обитателей столицы. Носившие немецкое платье господа — дворяне, разночинцы, иноземцы — являли собою, соответственно, остальную четверть жителей города, что в конце 1810-х годов равнялось примерно ста тысячам человек. Причем, из-за границы, из чужих краев были родом тысяч тридцать ремесленников, разночинцев и российских дворян. «Масса иностранцев в Петербурге образовалась из подданных почти всех государств, — свидетельствовал И. Пушкарев в своем „Описании Санкт-Петербурга“, — как-то: австрийцев, великобританцев, германцев, швейцарцев, пруссаков, французов, итальянцев, нидерландцев, шведов, датчан и весьма малого числа одних только мужчин испанцев, португальцев, греков, турок, молдаван, индийцев, персиян, американцев, бухарцев и даже одного китайца, совершенно разнствующих между собою как в образе жизни, так в нравах и обычаях».

Самой многолюдной иноземной колонией в Петербурге была немецкая. По полицейской ведомости 1818 года немцев в городе числится 23 612. В жизни столицы с немецким названием они играли особенную роль. Начать с того, что многие члены российского августейшего семейства были родом из Германии. Тамошние принцессы, выходя замуж за русских императоров и великих князей, приглашали в Петербург свою многочисленную родню. Так, при Павле I явился в Россию, бросив австрийскую службу, брат императрицы герцог Александр Вюртембергский. Будучи назначен главноуправляющим водными коммуникациями, он построил судоходную систему, соединившую Северную Двину с Волгой. (Сооружение, правда, получилось не вполне удачным — каналы оказались узковаты и мелковаты для крупных барж.) Другой герцог, Леопольд Саксен-Кобургский, в возрасте семи лет был зачислен Павлом I в русскую службу и получил при этом чин полковника Измайловского полка, поскольку его старшая сестра Юлиана была замужем за великим князем Константином Павловичем. В 1808 году юный герцог сопровождал царя Александра I в Эрфурт, на свидание с Наполеоном. По настоянию французского императора герцог вскоре вынужден был оставить русскую службу, но в 1813 году снова надел русский мундир, был произведен в генерал-лейтенанты и отличился в сражении под Лейпцигом. Затем он в свите Александра присутствовал при сдаче Парижа и посетил Лондон. Вскоре русский генерал женился на английской принцессе Шарлотте и получил титул герцога Кендальского. Тут поприще его политической деятельности значительно расширилось: в 1830 году ему была предложена греческая корона, от которой он, однако, отказался, но в 1831 году бывший командир лейб-гвардии Кирасирского полка, чей портрет в Военной галерее Зимнего дворца соседствует с портретами генералов Сазонова 1-го и Сазонова 2-го, занял бельгийский трон и, начав править в Брюсселе, принял имя короля Леопольда I.

Еще один петербургско-немецкий принц, племянник императрицы Марии Федоровны, малолетний Евгений Вюртембергский едва не стал претендентом на российский престол. Дело в том, что император Павел I, намереваясь отправить в ссылку супругу и старших сыновей, решил было сделать своим наследником юного немца. Осуществлению этого плана помешало убийство Павла. Подросший Евгений Вюртембергский воевал против Наполеона, командовал пехотной дивизией, затем пехотным корпусом, и его портрет также красуется в Военной галерее Зимнего дворца. Надо сказать, что среди сотен русских генералов, принимавших участие в кампании 1812–1814 годов, едва ли не треть носила немецкие фамилии. Рассказывали забавный анекдот насчет генерала от кавалерии графа Беннигсена. Во время войны с Наполеоном отряд казаков поймал вражеского полковника. Пленного привели на допрос к начальнику штаба русской армии Беннигсену. И вдруг, к немалому изумлению окружающих, пленный враг и русский военачальник бросились в объятия друг друга и стали целоваться. Оказалось, что полковник был не француз, а саксонец, посланный воевать за Наполеона, что некогда они с Беннигсеном вместе учились и начинали службу в Германии… Рядом с портретом Беннигсена в Военной галерее висят изображения Александра Христофоровича Бенкендорфа 1-го и Константина Христофоровича Бенкендорфа 2-го, Георгия Максимовича Берга 1-го и Бурхарда Максимовича Берга 2-го, Карла Ивановича Бистрома 1-го и Адама Ивановича Бистрома 2-го. Вообще офицеров немецкого происхождения и в гвардии, и в армии было множество. И значительная их часть воспитывалась в петербургском Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, где молодым людям давали широкое образование — и по-французски, и по-немецки кадеты говорили, как по-русски, французских и немецких книг в корпусной библиотеке было больше, чем русских, среди профессоров попадались ученые с мировой известностью — например, здесь некогда преподавал сам великий Леонард Эйлер. А Пажеским корпусом в начале века заведовал немецкий писатель, автор драмы «Буря и натиск» (давшей имя целому литературному направлению), русский генерал Федор Иванович Клингер.

Еще при самом основании Шляхетского корпуса императрица Анна повелела завести здесь немецкую церковь для кадетов лютеранского вероисповедания. Надобность в такой церкви имели и кадеты Второго кадетского корпуса, открытого уже в 1802 году.