Михаил Гордин - Пушкинский век

Эмигрантская волна хлынула в Россию из Франции в конце XVIII века. Бежали аристократы, бежали буржуа, ремесленники, даже школьники. Некто Гаврила Леонтьевич Лаббе де Лонд, дававший в Петербурге частные уроки французского языка, рассказывал, как однажды в детстве во время революции, идучи в Париже по улице, он увидел толпу ликующего народа. Взобравшись на бочку, чтоб лучше разглядеть, что происходит, он вдруг увидел болтавшуюся на шесте голову принцессы де Ламбаль, и весельчак, несший шест, шутки ради ударил мертвой головою мальчика по лицу. Лаббе, сорвавшись с бочки, пустился бежать. Он добрался до Руана, нашел корабль, отправлявшийся в Россию, и уговорил капитана взять его с собой. В Петербурге у него был брат, владелец картонажной мастерской. Живя у брата и работая в его заведении, мальчик украдкою учился — изучил латинскую грамматику, потом французскую и, освоившись с русским языком, пошел в учителя.

Живым напоминанием о трагической и славной Революции был и другой педагог-француз, профессор французской словесности, обучавший Пушкина в Царскосельском Лицее, — Давид Иванович де Будри, родной брат неистового Марата.

После реставрации Бурбонов многие французы отправились из России на родину. Тем не менее в конце 1810-х годов в Петербурге было около 4000 французов. А еще 2360 шведов, 1200 поляков, 900 англичан… Самым наглядным и разительным свидетельством петербургского «смешения языков» было двуязычие здешних уличных вывесок. Такого не знала ни одна другая европейская столица, поскольку ни одна из них не была до такой степени иностранным городом в собственной стране. Почти все магазины, мастерские и прочие заведения Невского проспекта и других парадных улиц заявляли о себе разом по-русски и по-французски. Вывески имели такой вид: «Гессен, портной из Парижа. Gessen, de Paris», «Мебельная фабрика. Fabrique de meuble», «Трактир. Tracteur», или просто: «Dentiste», без перевода.

Иностранцы приезжали в Петербург, кто спасаясь от нужды или преследований, кто в поисках приключений и удачи, а кто в надежде найти в сказочно хорошевшем и грандиозно разраставшемся городе применение своим силам и талантам, ибо в этой самой холодной и сырой, самой северной европейской столице возможен был такой разворот творческих способностей, такой широкий размах деятельности, какого не сулила работа ни в каком другом городе мира.

В Петербурге обосновалось немало европейских знаменитостей. Самой, пожалуй, колоритной фигурой среди них был испанец Августин Августинович Бетанкур. Родился он на Канарских островах. Происходил по прямой линии от Иоанна де Бетанкура, открывшего в 1402 году этот райский архипелаг. Юноша учился в Париже, потом служил в Испании, был командирован в европейские страны для изучения новейших достижений в инженерном деле. В 1797 году его арестовали в Лондоне и обвинили в промышленном шпионаже, когда по заданию испанского короля Карла IV он попытался детально вникнуть в устройство машин, применявшихся англичанами на золотых и серебряных рудниках. Высланному из Англии Бетанкуру поручают устройство светового телеграфа между Мадридом и Кадиксом, а затем — учреждение корпуса инженеров путей сообщения. Он становится членом Совета финансов, директором Королевского кабинета машин, интендантом армии и, наконец, главным директором почт. Нелады с верховной властью заставили его покинуть Испанию. В 1807 году Бетанкур издает в Париже ряд сочинений по гидравлике и механике. А в 1808 году он уже причислен к свите императора Александра I в чине генерал-майора. В России блистательные организационные и научные таланты Бетанкура находят себе достойное применение. Он перестраивает Тульский оружейный завод, проектирует завод для литья артиллерийских орудий в Казани, модернизирует Императорскую Александровскую мануфактуру в Петербурге, строит Таицкий водопровод для снабжения водою Царского Села, первые арочные чугунные мосты в Ижоре, Петергофе и на Каменном острове; организует в Петербурге Экспедицию заготовления государственных бумаг, для которой сам конструирует множество машин. С 1816 года Бетанкур — председатель Санкт-Петербургского городского строительного комитета, с 1819-го — директор Главного управления путей сообщения. Он руководил переводом Макарьевской ярмарки в Нижний Новгород, изобрел огромную машину для очистки Кронштадтского порта, которая, по словам современника, была замечательна своею мощностью и точностью движений. Ему принадлежат все инженерные расчеты, связанные со строительством Исаакиевского собора…

Автор «Описания Санкт-Петербурга» был не совсем точен, утверждая, что в русской столице можно найти «одних только мужчин испанцев, португальцев, греков, турок, молдаван». В Петербурге обитали, например, природные турчанки, из числа взятых в плен во время русско-турецких войн. Так, маленькой девочкой попала с берегов Дуная на невские берега Прасковья Ивановна Чепегова, которая на счет императрицы Марии Федоровны воспитывалась в известном пансионе мадам Ришар, а впоследствии стала начальницей Мариинского института.

Насчет упоминаемого в том же описании единственного тогда в городе китайца никаких иных сведений не сохранилось. А вот насчет петербургских индусов кое-что известно. Актер П. А. Каратыгин рассказывает в своих записках о богатом ростовщике, называвшемся по-русски Моджерамом Мотомаловым. «Эту оригинальную личность можно было встретить ежедневно на Невском проспекте в своем национальном костюме… бронзовое лицо его было татуировано разноцветными красками, черные зрачки его, как угли, блистали на желтоватых белках с кровавыми прожилками, черные широкие брови, сросшиеся на самом переносье, довершали красоту этого индийского набоба…» Есть основания полагать, что живописный ростовщик послужил прототипом таинственного и сатанинского персонажа гоголевского «Портрета».

Другого индуса, полузамерзшего зимою на Фонтанке, подобрал президент Академии художеств А. Н. Оленин, и незадачливый факир прижился в оленинском доме. Он развлекал своих хозяев, их гостей поразительными трюками, в частности, усевшись на полу, быстро вращал движением головы маленькие светящиеся мячики, которые при этом уподоблялись яркому венку. Завсегдатай оленинского дома, Иван Андреевич Крылов, насмотревшись на ловкого факира, решил повторить мастерский фокус. Достав подходящие мячики, баснописец на несколько недель заперся у себя дома, с утра до вечера на разостланном ковре упражнялся в трудном искусстве жонглера и в конце концов продемонстрировал у Олениных блестящий результат своего упорства.

— Ведь индиец такой же человек, как я, — сказал при этом Иван Андреевич. — Почему же русскому не сделать того, что делает индиец?