Михаил Гордин - Пушкинский век

Рядовые лейб-гвардии Семеновского полка. Литография.

В остальных ротах еще не знали о судьбе головной. Узнали ночью, когда из отпуска вернулся рядовой второй роты Павлов. Он сообщил о случившемся своему товарищу Чистякову. Чистяков выбежал в коридор с криком:

— Выходи на перекличку!

Разбуженные солдаты заполнили коридор. А Павлов кричал:

— Нет государевой роты! Она погибает!

Волнение перекинулось дальше. Возмутился весь полк.

В этот день была очередь Семеновского полка нести в городе караулы, но солдаты не одевались. Они заявили, что раз их первая рота, их голова, в крепости, то ноги тоже не могут идти в караул. Служить без первой роты отказывались. Ночью семеновцы искали Шварца, чтобы убить его, но не нашли.

Восемнадцатого октября к казармам семеновцев подвели наиболее надежные Егерский и Конногвардейский полки. Семеновцев арестовали и повели в крепость. Петербург увидел странное зрелище: без оружия, под конвоем шли по улицам молодцы-гвардейцы. «Куда вы?» — спрашивали встречные. «В крепость». — «Зачем?» — «Под арест». — «За что?» — «За Шварца».

Весь Петербург сочувствовал семеновцам. «В Государственном Совете говорили о случившемся в Семеновском полку. Все с негодованием и ужасом отзывались о Шварце. В Английском клубе только об этом и говорили. Весь полк в крепости… Солдаты показали необыкновенное благородство во время происшествия. Все им удивляются, все о них сожалеют», — записал в своем дневнике политический наставник молодого Пушкина декабрист Н. И. Тургенев.

В правительственных кругах царило настроение, близкое к панике. Власти опасались, что взбунтуется вся гвардия.

Во дворе Преображенских казарм была найдена прокламация «Жалоба от Семеновского полка Преображенскому». «Смотрите на горестное наше положение! — говорилось в прокламации. — Ужасная обида начальников довела весь полк до такой степени, что все принуждены оставить оружие и отдаться на жертву злобе сих тиранов, в надежде, что всякий из воинов, увидя невинность, защитит нас от бессильных и гордых дворян. Они давно уже изнуряют Россию через общее наше слепое к ним повиновение». Преображенцев призывали «честно истребить тирана», то есть царя, а вместо него «определить человека великодушного», который бы управлял страною при помощи законов, полезных для народа.

В другой прокламации солдат призывали арестовать всех начальников и выбрать других, «из своего брата солдата».

Весь полицейский аппарат столицы был поднят на ноги. Переодетые агенты шныряли по улицам, прислушивались к разговорам, толкались на перевозах у рек и каналов, на площадях. Собирая сведения, часами парились в банях. Проникали и в казармы. И доносили: слышно от измайловцев, что солдаты Преображенского полка выходят из повиновения и бунтуют против начальников; преображенцы же толкуют, что в Павловском, Гренадерском и Егерском полках неспокойно.

Волнение росло. Среди солдат появились агитаторы.

Рядовой Егерского полка Гущеваров говорил, что «семеновцам за поступок их ничего не будет, да и быть не может, чтобы за одного им несносного человека, варвара Шварца, променяли целый полк; за них вступится великий князь цесаревич и дело их решит, а коли не вступится, то вся гвардия взбунтуется и сделает революцию».

«Где справедливость и моления 1812 года? Все забыто, послуги наши» — так говорил писарь Измайловского полка.

Властями были приняты строжайшие меры для охраны города. Даже ночью в канцелярию генерал-губернатора приходили с сообщениями квартальные, приезжали с донесениями частные приставы, раза два в ночь являлся петербургский обер-полицмейстер Горголи. Во все концы города отправляли курьеров. «Тревога была страшная», — вспоминал Ф. Н. Глинка.

Через несколько дней после восстания семеновцев к министру внутренних дел графу Кочубею приглашен был для беседы статский советник Каразин, предупреждавший в своих доносах правительство о близости революции. Эту беседу Кочубей записал. Вот отрывки из нее:

«— Скажите, неужель впрямь видите вы ту опасность, о коей изъясняетесь?

— Несомненно. Опасность предстоит величайшая… Все жалуются. Правительство не уважается. Надобно послушать здешнюю молодежь. Она заражена самым дурным духом. Солдаты, возвратившиеся из-за границы, а наипаче служившие в корпусе, во Франции находившемся, возвратились с мыслями совсем новыми и распространяли оные при переходе своем или на местах, где они квартируют…

— Полагаете ли вы, что могут быть между солдатами люди, кои решились бы распоряжаться в виде начальников при каком-либо возмущении?

— Кто знает! Между солдатами есть люди весьма умные, знающие грамоту… Они так, как и все, читают журналы, газеты и проч.».

В заключение Каразин сообщил, что в городе все сочувствуют семеновцам и считают строгость, тут употребленную, «слишком великою».

Говорили, что царь узнал о восстании Семеновского полка от австрийского канцлера Меттерниха: они оба находились на конгрессе в Лайбахе.

— Все ли у вас спокойно, государь? — спросил Меттерних Александра. — По частным сведениям, вчера вечером полученным, один из ваших гвардейских полков взбунтовался, а именно Семеновский.

— Не верьте, — будто бы ответил царь. — Это сущая ложь; это мой любимый полк.

Получив донесение из Петербурга, Александр пришел в ярость.

Бунт в его личной гвардии, в гвардии главного блюстителя порядка в Европе, главного охранителя всеобщего спокойствия… Что сообщат в свои столицы иностранные послы? Что скажет Европа?

Александру очень хотелось доказать, что виноваты во всем штатские «крикуны» и «либералисты», что это они совратили солдат. Но «крикунов» не обнаружили. Пришлось признать, что солдаты действовали самостоятельно, что в армии неспокойно, что опора трона — армия — выходит из повиновения. Это было страшно, это было симптоматично. Александр решил примерно проучить непокорный полк. Восьмерых «зачинщиков» по приказу царя прогнали сквозь строй — шесть раз через батальон, — что было равносильно смертной казни. Около 600 солдат приговорили к наказанию шпицрутенами и плетьми. Остальных после долгих месяцев заключения отправили в отдаленные армейские части — кого в Сибирский корпус, кого на Кавказ. Туда же перевели и многих офицеров-семеновцев.

Так надеялся Александр I истребить в гвардии дух мятежа. Но получилось обратное. «Не кто другой, как он сам, заразил всю армию, разослав в ее недра семеновцев», — сетовал великий князь Константин Павлович на недальновидность своего старшего брата.