Михаил Гордин - Пушкинский век

Нередко Глинка приводил с собою молодого певца Н. К. Иванова, впоследствии знаменитого тенора, и они вместе пели русские песни.

А. П. Керн описала встречу Дельвига с приехавшим к нему Пушкиным — в это время, бывая в Петербурге наездами, Пушкин много времени проводил у Дельвигов. Поэт, рассказывает Керн, «быстро пробежал через двор и бросился в его объятия; они целовали друг у друга руки и, казалось, не могли наглядеться один на другого. Они всегда так встречались и прощались: была обаятельная прелесть в их встречах и расставаниях».

Отношения между Дельвигом и Пушкиным были поистине братскими. В эти годы, когда Пушкин не имел своего угла, жил «на больших дорогах», у Дельвигов он чувствовал себя дома.

После смерти Дельвига (в 1831 году) литераторы пушкинского круга постоянно собирались у П. А. Плетнева, В. А. Жуковского и В. Ф. Одоевского.

Петр Александрович Плетнев — поэт, критик, учитель истории и словесности в различных учебных заведениях столицы, а с 1832 года профессор Петербургского университета — прославлен более всего тем, что ему посвятил Пушкин «Евгения Онегина»:

На протяжении многих лет Пушкина связывала с Плетневым тесная дружба. «Я имел счастье, — писал Плетнев, — в течение двадцати лет пользоваться дружбою нашего знаменитого поэта. Не выезжавши в это время ни разу из Петербурга, я был для него всем: и родственником, и другом, и издателем, и кассиром».

Собирались у Плетнева, как и у Дельвига, по средам и воскресеньям. Гостей бывало немного, все больше люди, дружески связанные между собой. Наведывались Жуковский, Крылов, Одоевский, Гоголь. Пушкин приезжал и с женою.

И. С. Тургенев, тогда студент Петербургского университета, попавший сюда по приглашению хозяина — своего профессора, впоследствии рассказал в очерке «Литературный вечер у П. А. Плетнева» о встрече с Пушкиным. «Войдя в переднюю квартиры Петра Александровича, я столкнулся с человеком среднего роста, который, уже надев шинель и шляпу и прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: „Да! да! хороши наши министры! нечего сказать!“ — засмеялся и вышел. Я успел только разглядеть его белые зубы и живые, быстрые глаза. Каково же было мое горе, когда я узнал потом, что этот человек был Пушкин, с которым мне до тех пор не удавалось встретиться: и как я досадовал на свою мешкотность!..»

П. А. Плетнев. Портрет работы А. Тыранова. 1836 г.

Собрания у Василия Андреевича Жуковского по субботам, начавшиеся в 1818 году в доме купца Брагина на Крюковом канале, продолжались в 1830-е годы в Шепелевском доме на Большой Миллионной. Четырехэтажный дом этот, занимавший участок, соседний с Зимним дворцом и Эрмитажем, когда-то принадлежал камергеру Шепелеву. Потом он был приобретен императрицей Елизаветой и стал как бы дворцовым флигелем. Жуковскому, как наставнику наследника, была предоставлена в верхнем этаже казенная квартира. О ней вспоминала А. О. Смирнова-Россет: «Комнаты его в третьем этаже Шепелевского дворца были просто, но хорошо убраны. Только, — говорил он, — жаль, что мы так живем высоко, мы чердачники».

Здесь «собирались лучшие писатели и вообще представители умственных и художественных сил тогдашнего Петербурга».

Можно смело сказать, что русское искусство обязано Жуковскому не только великолепными переводами шедевров мировой поэзии и талантливыми оригинальными произведениями, но и той дружеской помощью, которую он щедро оказывал Пушкину, Гоголю, Глинке, Кольцову, Шевченке…

В одном из позднейших писем Гоголя к Жуковскому есть такие слова: «…я едва вступивший в свет юноша, пришел в первый раз к тебе, уже совершившему полдороги на этом поприще. Это было в Шепелевском дворце. Комнаты этой уже нет. Но я ее вижу как теперь, всю, до малейшей мебели и вещицы. Ты подал мне руку и так исполнился желанием помочь будущему сподвижнику!»

Часы проходили в оживленных беседах, «замечательных по простоте и сердечности». Впервые звучали поэтические произведения, становившиеся вскоре классическими. Иногда вместо чтения пели, играли на фортепьяно.

«Раевский будет у меня нынче ввечеру. Будь и ты, привези брата Льва и стихи или хоть прозу… Порастреплем Пугачева… Собрание открывается в 9 часов» — так говорилось в одной из записок Жуковского Пушкину.

В. А. Соллогуб, вспоминая, как впервые слышал «Женитьбу» Гоголя в чтении самого автора, писал: «…он читал ее однажды у Жуковского… где собиралось общество (тогда немалочисленное) русских литературных, ученых и артистических знаменитостей».

В. Ф. Одоевский. Портрет работы А. Покровского. 1844 г.

Об этом чтении вспоминал и М. И. Глинка. Он не мог забыть и о том, как на одном из вечеров Жуковский «искренне одобрил» его «желание приняться за русскую оперу» и предложил сюжет Ивана Сусанина. А в другой раз дал ему текст «Ночного смотра», на который в тот же день композитор написал музыку.

В воспоминаниях Н. И. Иваницкого сохранился любопытный эпизод одного из собраний у Жуковского зимою 1836 года: «Однажды в субботу сидели у него Крылов, Краевский и еще кто-то. Вдруг входит Пушкин, взбешенный ужасно. Что за причина? — спрашивают все. А вот причина: цензор Крылов не хочет пропустить в стихотворении Пушкина — Пир Петра Великого — стихов: чудотворца-исполина чернобровая жена. Пошли толки о цензорах. Жуковский, с свойственным ему детским поэтическим простодушием, сказал: „Странно, как это затрудняются цензоры! Устав им дан: ну, что подходит под какое-нибудь правило — не пропускай, тут в том только и труд: прикладывать правила и смотреть“. — Какой ты чудак! — сказал ему И. А. Крылов. — Ну слушай. Положим, поставили меня сторожем к этой зале и не велели пропускать в двери плешивых. Идешь ты (Жуковский плешив и зачесывает волосы с висков), я пропустил тебя. Меня отколотили палками — зачем пропустил плешивого. Я отвечаю: да ведь Жуковский не плешив — у него здесь (показывает на виски) есть волосы. Мне отвечают — „Здесь есть, да здесь-то (показывая на маковку) нет“. Ну хорошо, думаю себе, теперь-то уж я буду знать. Опять идешь ты; я не пропустил. Меня опять отколотили палками. „За что?“ — „А как ты смел не пропустить Жуковского“. — „Да ведь он плешив: у него здесь (показывая на темя) нет волос“. — „Здесь-то нет, да здесь-то (показывая на виски) есть“. — Черт возьми, думаю себе: не велели пропускать плешивых, а не сказали, на каком волоске остановиться. Жуковский так был поражен этой простой истиной, что не знал, что ответить, и замолчал».