Михаил Гордин - Пушкинский век

В середине 1830-х годов несколько молодых художников — учеников А. Г. Венецианова (А. Н. Мокрицкий, Г. К. Михайлов и другие) — запечатлели на большом полотне тот вечер в просторном кабинете Жуковского в Шепелевском доме, когда Пушкин, Крылов, Гоголь, Плетнев, Одоевский и другие принимали воронежского поэта-прасола А. В. Кольцова. Венецианов поручил эту работу своим ученикам по просьбе Жуковского.

Знаменит был в Петербурге 1830-х годов и другой кабинет, где еженедельно происходили литературные собрания, — кабинет князя В. Ф. Одоевского, во флигеле скромного особняка М. В. Ланской в Машковом переулке, между Дворцовой набережной и Большой Миллионной улицей.

Владимир Федорович Одоевский — человек универсальных интересов и дарований: беллетрист, критик, журналист, ученый-естествоиспытатель, музыкант — принадлежал по рождению и общественному положению к столичной аристократии, но в то же время был известен своими демократическими вкусами и симпатиями. Ему, по словам современника, было «все равно, кто какой кличкой бы ни назывался и в каком бы платье ни ходил».

А. О. Смирнова-Россет. Акварель П. Соколова. 1834–1835 гг.

Рассказывали и о некоторых чудачествах князя. Всякого попадавшего в его кабинет — так называемую «львиную пещеру» — поражало не только обилие книг, лежавших повсюду — на полках, этажерках, креслах, но и необычные готические формы самих этих полок, этажерок, кресел, выглядывавшие из всех углов скелеты, реторты, всевозможные приборы для химических опытов. Удивительным был и костюм хозяина: длинный черный сюртук, черный шелковый колпак на голове — нечто вроде наряда средневекового астролога. Картину довершал огромный черный кот, следовавший за хозяином по пятам.

Как писал В. А. Соллогуб, «в этом безмятежном святилище знаний, мысли, согласия, радушия сходился по субботам весь цвет петербургского населения». Кроме Пушкина и писателей его круга — Жуковского, Вяземского, Крылова, Плетнева, Гоголя, бывших в дружеских отношениях с Одоевским, здесь можно было встретить и литераторов, только что начинающих свою творческую жизнь. На равных правах с литераторами являлись музыканты, художники, актеры и люди, вовсе не имеющие прямого отношения к искусству, — университетские профессора, дипломаты, сановники. Этой пестротой заполнявших «львиную пещеру» гостей отличались собрания у Одоевского от собраний у Жуковского и Плетнева.

В своих «Приключениях лифляндца в Петербурге» В. Ленц о собраниях у В. Ф. Одоевского писал: «В 1833 году князь Владимир Одоевский, уже известный писатель, принимал у себя каждую субботу, после театра. Прийти к нему прежде 11 часов было рано. Он занимал в Машковом переулке (на углу Большой Миллионной) скромный флигелек; но тем не менее у него все было на большую ногу, все внушительно. Общество проводило вечер в двух маленьких комнатках и только к концу переходило в верхний этаж, в „львиную пещеру“, то есть в просторную библиотеку князя. Княгиня, величественно восседая перед большим серебряным самоваром, сама разливала чай, тогда как в других домах его разносили лакеи совсем уже готовый… У Одоевского часто бывали Пушкин, Жуковский, поэт князь Вяземский, драматург князь Шаховской… Однажды вечером, в ноябре 1833 г., я пришел к Одоевскому слишком рано… Вдруг — никогда этого не забуду — входит дама, стройная как пальма, в платье из черного атласа, доходящем до горла (в то время был придворный траур). Это была жена Пушкина, первая красавица того времени».

Литературные вечера и обеды устраивали многие из литераторов пушкинского круга.

Е. А. Карамзина. Портрет работы неизв. художника. 1830-е гг.

В середине июня 1836 года такой вечер был у П. А. Вяземского. 20 июня он писал жене: «На днях был у меня вечер для Жуковского прощальный, он поехал на шесть недель в Дерпт, а для Loeve Veimar встречальный. Все было взято напрокат и вышло прекрасно. Une soireé des célebrités. Брюллов, Лев Веймар, Пушкин, Крылов, Жуковский, я, Бартенев (Ю. Н.) и еще кое-кто».

Когда фрейлина Александра Осиповна Россет, завоевавшая редким обаянием, живым умом и тонким литературным вкусом дружеское расположение Жуковского, Пушкина и всего их круга, в январе 1832 года вышла замуж за чиновника Министерства иностранных дел Николая Михайловича Смирнова, она стала еженедельно устраивать у себя литературные обеды. Среди гостей в уютной гостиной ее дома на набережной Мойки постоянно бывали Жуковский, Пушкин, Вяземский, Гоголь, Виельгорские, Плетнев, Одоевский, Соболевский, Александр Иванович Тургенев… Время проходило быстро и весело в шумных разговорах, главным образом о литературе. Бывали и чтения. «Пугачевский бунт, — вспоминала Александра Осиповна, — в рукописи был слушаем после такого обеда. За столом говорили, спорили; кончалось всегда тем, что Пушкин говорил один и всегда имел последнее слово. Его живость, изворотливость, веселость восхищали Жуковского, который, впрочем, не всегда с ним соглашался. Когда все после кофия уселись слушать чтение, то сказали Тургеневу: „Смотри, если ты заснешь, то не храпеть“. Александр Иванович, отнекиваясь, уверял, что никогда не спит: и предмет, и автор бунта, конечно, ручаются за его внимание. Не прошло и десяти минут, как наш Тургенев захрапел на всю комнату. Все рассмеялись, он очнулся и начал делать замечания как ни в чем не бывало. Пушкин ничуть не оскорбился, продолжал чтение, а Тургенев преспокойно проспал до конца».

Парад на Царицыном лугу. Картина Г. Чернецова. 1831–1837. Фрагмент. Среди изображенных: И. А. Крылов, А. С. Пушкин, В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич.

На один из обедов, в день рождения хозяйки, Пушкин принес ей альбом и сказал: «Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои записки» — и на первом листе вписал своим четким почерком заглавие «Исторические записки А. О. С.» и стихи:

Он рассматривал это стихотворение как эпиграф, написанный от лица самой Смирновой.

Кстати, следует заметить, что Пушкин придавал особое значение автобиографическим запискам. Он сам вел их с юных лет и очень огорчался, что после 14 декабря 1825 года вынужден был большинство их сжечь. В той или иной форме он понуждал писать записки, кроме Смирновой, своего лицейского товарища Матюшкина, Нащокина, Щепкина и даже, можно предполагать, своего двоюродного деда Петра Абрамовича Ганнибала.