Михаил Гордин - Пушкинский век

Тем временем солдаты Первого батальона лейб-гвардии Преображенского полка, квартировавшие по соседству с дворцом, успели снять и вынести гвардейские знамена и все портреты, висевшие в Фельдмаршальском зале и в Галерее 1812 года. Пытаясь остановить огонь, заложили кирпичом две двери во внутренние покои дворца. Однако пламя проникло в отдушины и щели и устремилось вверх. Николай послал солдат на чердак — разбирать кровлю, но чердак уже наполнился клубами густого едкого дыма, мешавшего дышать и видеть. Если бы во дворце был водопровод, быть может, пожар удалось бы смирить сразу, не дав огню распространиться. Стоит заметить, что как раз в исходе 1837 года правительство разрешило наконец приступить к строительству городского водопровода для подачи по чугунным трубам питьевой воды во все этажи частных и казенных зданий. Гнать воду предполагалось при помощи паровых машин. Создали и акционерную компанию для осуществления проекта. Но спохватились слишком поздно. 17 декабря 1837 года в распоряжении пожарных, гасивших огонь во дворце, было всего несколько ручных насосов и прорубь на Неве. Экономя тысячи, теряли миллионы, теряли невосполнимое и бесценное.

Убедившись, что спасти Зимний не удастся, Николай приказал выносить из дворцовых покоев все, что можно вынести: образа и ризы обеих церквей, ковры, картины, императорские бриллианты, царский гардероб, посуду, мебель, утварь. Тысячи солдат подоспевших к тому времени гвардейских полков кинулись выносить вещи, которые складывали частью прямо на снегу у Александровской колонны, частью в соседнем Адмиралтействе.

Ветер гнал пламя в сторону Эрмитажа. Спешно были разрушены галереи, соединявшие дворец с музейными строениями, солдаты и пожарные стояли на эрмитажной кровле, гася залетавшие из дворца искры и головешки, а в тех залах музея, что были обращены к дворцу, закладывали кирпичом окна и двери. Эрмитаж удалось отстоять.

Пожар продолжался до рассвета. Дворцовая площадь оцеплена была войсками, за шеренгами солдат теснилась огромная толпа. Казалось, весь город сбежался на пожар. Народ сумрачно, неподвижно, в мертвом молчании глядел на происходящее, недоумевая, предвестье ли то новых несчастий или кара за прошлые грехи.

Василий Андреевич Жуковский написал для журнала «Современник» подробный отчет о бедственном событии. Однако статья его была возвращена из цензуры со следующей примечательной запиской: «Министр императорского двора честь имеет уведомить г. издателя „Современника“, что он имел счастие представлять государю императору возвращаемую при сем статью о пожаре Зимнего дворца, но что на напечатание оной высочайшего позволения не последовало, поелику довольно уже писано в публичных листках о сем несчастном событии».

Самым аристократическим районом столицы считались Невский проспект, Миллионная улица, Большая и Малая Морские, Большая и Малая Конюшенные, Дворцовая, Английская, Гагаринская набережные… Здесь, в роскошных дворцах, великолепных особняках жили люди большого света, крупные чиновники, богатые купцы. Литейная улица с прилегающими к ней Сергиевской, Фурштадской, Захарьевской, левый берег Мойки, оба берега Фонтанки также служили местом жительства «лучшего общества».

Квартиры в центре города стоили дорого. Осенью 1831 года, вскоре после женитьбы, Пушкин поселился в доме вдовы сенатора Брискорна, на Галерной улице, близ Английской набережной. За квартиру в бельэтаже из девяти комнат поэт платил в год 2500 рублей ассигнациями. Это была очень большая сумма. Еще дороже стоила Пушкину квартира из двенадцати комнат в третьем этаже дома именитого купца Жадимеровского на Большой Морской улице, снятая в 1832 году. Ее цена была 3300 рублей ассигнациями в год. А последняя квартира поэта из одиннадцати небольших комнат в бельэтаже дома княгини С. Г. Волконской на Мойке обходилась в 4300 рублей ассигнациями в год. Пушкин снял ее осенью 1836 года.

Понятно, что в центре города жили не только люди «из общества». Здесь же, в подвальных, первых и верхних этажах, селились многочисленные торговцы и ремесленники. Причем ремесленники определенных занятий и торговцы определенными товарами. Так, из 45 ювелиров-«бриллиантщиков», числившихся в Петербурге в конце 1810-х годов, 42 квартировали в центральных частях города. Из 66 петербургских часовщиков здесь же проживало 50. Из 24 перчаточников — 20. Из 54 модных магазинов в центре размещалось 48. Из 45 переплетных мастерских — 35. Здесь жили 55 повивальных бабок из 68. Но только 12 гробовщиков из 46.

Феерический блеск елизаветинского и екатерининского Петербурга к началу XIX века несколько померк. Тем не менее в русской столице по-прежнему обитало немало сказочно богатых людей. Им принадлежали целые участки города, которые часто представляли собою городскую усадьбу. В такой усадьбе дом или дворец выходил фасадом на улицу. К нему примыкал сад. Здесь же на участке, подальше от дома, располагались службы: поварня, погреба, кладовые, прачечные, конюшни, хлева, сараи для дров и для экипажей. Погребов, как минимум, полагалось иметь два: один — набитый льдом, другой — холодный, но сухой — для вин и припасов, «не терпящих равно тепла и сильной стужи».

Дворец Шереметевых на набережной Фонтанки, дворец Юсуповых на набережной Мойки, дворец Строгановых на Невском проспекте… Бесчисленное количество роскошно убранных комнат, толпы слуг, несколько выездов — цуг вороной, цуг сивый, цуг датский… Так могли жить в Петербурге те, кто владел тысячами душ и тысячами десятин земли, получая от них доходы и деньгами и натурой. Каждую зиму по петербургским улицам тянулись длинные обозы со всевозможными припасами: мукой, маслом, мясом, битой птицей, медом, вареньями и соленьями. Все это доставляли из поместий господам приказчики или другие доверенные лица.

Получали деньги и припасы из своих вотчин и дворяне средней руки. Это и давало им возможность жить в Петербурге на широкую ногу. «Вы изумитесь, — пишет А. Башуцкий, — убедясь, что семейство, вовсе не из первоклассно богатых, состоящее из трех, четырех лиц, имеет надобность в 12 или 15 комнатах». В чем же была причина подобной «надобности»? Оказывается, в том, что «помещения соображены здесь вовсе не с необходимостью семейств, но с требованием приличия… Кто из людей, живущих в вихре света и моды, не согласится лучше расстроить свои дела, нежели прослыть человеком безвкусным, совершенно бедным или смешным скупцом? Насмешка и мнение сильны здесь, как и везде». Человеку светскому полагалось жить не выше второго этажа, чтобы никто не мог сказать: «Я к нему не хожу. Он живет слишком высоко».