Джон Робертс - Мировая история

Из-за изоляционизма одной державы и стерилизации другой ее же идеологией Европа осталась брошенной на произвол судьбы, которую решали ее собственные никуда не годные ведомства. Когда никакой революции в Европе не произошло, власти Страны Советов занялись своими собственными делами; когда Вудро Вильсон дал американцам шанс принять участие в поддержании мира на территории Европы, они от него отвернулись. Оба решения вполне поддаются разумному обоснованию, но их суммарный эффект служил сохранению иллюзии европейской автономии, представлявшейся тогда большим вымыслом, и не мог служить достойным инструментом обращения с европейскими проблемами. Наконец, серьезнейший текущий недостаток европейского порядка заключался в экономической хрупкости новых структур, которые им предполагались. Большим сомнениям подвергались его условия: самоопределение часто сводило на нет всю экономическую политику. Но как при этом трудно разглядеть, на каких основаниях можно отказаться от самоопределения! Проблемы Ирландии начали отступать совсем недавно, то есть практически через 100 лет после появления свободного Ирландского государства в 1922 году.

Ситуация все больше казалась нестабильной, потому что в Европе не только сохранялись прежние иллюзии, но и возникли многие новые. Победа союзников по Антанте и краснобайство по поводу поддержания мира убедили многих в состоявшемся великом триумфе либерализма и демократии. Четыре самодержавные, антинародные, односторонние империи в конце-то концов рухнули, и по сей день мирное урегулирование остается единственным в истории, сотворенным великими державами, числившимися демократическими всеми до одной. Свой оптимизм либералы черпали к тому же из нарочитой позы, принятой Вудро Вильсоном во время войны; он сделал все, что мог, лишь бы все увидели в участии США в европейской войне совершенно иную цель, чем ту, что преследовали остальные союзники по Антанте. Ведь американцы руководствовались (он сам утверждал) благородными идеалами и верой в то, что мир можно сделать удобным для демократии, если правители остальных стран откажутся от своих прежних пагубных привычек. Кое-кто думал, что его правота получила наглядное подтверждение; новыми государствами, прежде всего новой Германией, принимались либеральные, парламентские, а часто еще и республиканские конституции. Наконец возникла иллюзия относительно Лиги Наций; в ней вроде бы воплотилась мечта о новом международном ведомстве, а не об империи.

Но в основе всего этого лежали заблуждения и ложные предположения. Поскольку миротворцев обязали заниматься намного большим, чем только возведением на престол либеральных принципов (они должны были к тому же платить долги, защищать имущественные права и вести учет неустранимым проблемам), все те принципы по ходу дела подвергались дискредитации. Прежде всего, они породили большое недовольство националистов, а также новое и жестокое негодование с националистическим оттенком в Германии. Возможно, с этим ничего нельзя было поделать, но готовилась почва, на которой произрастали идеи, радикально отличавшиеся от либерализма. Демократические атрибуты новых государств – да и старых тоже – появлялись в мире, экономическая структура которого подверглась ужасному повреждению. Политическая борьба повсеместно усугублялась нищетой, тяготами жизни и безработицей. Из-за ликвидации в ходе войны прежних экономических методов обмена намного затруднилось разрешение таких проблем, как обнищание крестьян и безработица среди них; Россия, когда-то считавшаяся житницей большой части Западной Европы, теперь стала экономически недоступной страной. Так выглядел фон, на котором революционеры могли развертывать свою деятельность. Коммунисты ликовали и готовились к новым свершениям, так как полагали, что история сама выбрала их для этой роли. И скоро в ряде стран их усилия получили поддержку со стороны нового радикального явления в виде фашизма.

Коммунизм угрожал новой Европе с двух направлений. Изнутри: во всех странах совсем скоро появились свои революционные коммунистические партии. Ничем положительным они не отличились, зато вызвали большую тревогу. К тому же коммунисты много сделали для предотвращения появления сильных прогрессивных партий. Все это объясняется обстоятельствами зарождения коммунистического движения. Коминтерн, или Третий интернационал, сотворили в Советском Союзе в марте 1919 года ради обеспечения руководства международным социалистическим движением, активисты которого могли бы в противном случае, как боялись советские коммунисты, выступить против старых вождей с обвинением в отсутствии революционного порыва, когда те не удосужились воспользоваться тяготами войны. Проверкой для социалистических движений В.И. Ленин считал приверженность Коминтерну, принципы которого отличались заведомой непреклонностью, дисциплинированностью и бескомпромиссностью в соответствии с его представлениями о необходимости эффективной революционной партии. Практически во всех странах социалисты разделились на два лагеря как раз по приверженности делу Коминтерна. Кто-то подчинялся руководству Коминтерна и взял себе название коммунисты; другие, хотя иногда утверждавшие о своей принадлежности к марксистам, оставались в составе национальных партий и движений. Они боролись за поддержку рабочего класса и яростно соперничали друг с другом.

Новая революционная угроза с левого крыла все больше тревожила многих европейцев потому, что их власти представляли коммунистам массу благоприятных для их подрывной деятельности возможностей. Таким образом большевистское правительство пришло к власти в Венгрии, но еще более потрясающими казались попытки коммунистических переворотов в Германии, на короткое время показавшиеся успешными. Обстановка в Германии выглядела особенно нелепой, так как правительство новой республики, появившейся на ее территории после поражения, состояло в основном из социалистов, вынужденных отказаться от своих принципов и искать помощи у консервативных сил, прежде всего у кадровых военных старой армии, и все ради предотвращения революции. Все произошло даже еще до основания Коминтерна, раскол левых сил в Германии вызывал особенно горькое сожаление. Однако повсеместно из-за политики коммунистов еще больше затруднялось согласованное сопротивление консерваторам, пугающим умеренные слои населения революционной риторикой и заговорами леваков.

В Восточной Европе угрозу своему обществу часто к тому же рассматривали как русскую угрозу. Коминтерн большевистские вожди использовали в качестве инструмента советской внешней политики; внедрялась мысль, что будущее мировой революции зависело от сохранения первого социалистического государства, служащего цитаделью международного рабочего класса. В первые годы Гражданской войны и медленного укрепления большевистской власти в России такая вера вела к преднамеренному насаждению недовольства народа за границей для отвлечения внимания руководства капиталистических государств. Но в Восточной и Центральной Европе все выглядело гораздо сложнее, так как фактическое территориальное деление всей ее территории вызывало споры еще долгое время после заключения Версальского договора. Первая мировая война не кончалась там до тех пор, пока в марте 1921 года по условиям мирного договора между СССР и новой Польской республикой не провели границы, просуществовавшие до 1939 года. Польша традиционно выступала в качестве главного врага России, самого непримиримого оппонента большевиков по вере, а также самого неуживчивого национального объединения из всех вновь образованных государств. И всех их вместе пугало возрождение Русской державы, особенно теперь, когда ее мощь вечные вассалы связывали с угрозой социальной революции. Такая связь способствовала приходу к власти в этих государствах еще до 1939 года диктаторских и милитаристских правительств, которые обещали проведение последовательной политики сопротивления коммунизму.