Степан Злобин - Салават Юлаев

Офицер издевался:

- Хочешь быть старшиной? - вторично спросил он.

Преодолевая гордость и закипавшее возмущение, Бухаир решил разыграть простака.

- Молодой наша... Как старшиной! - притворно сказал он.

- Дурака не валяй, ваша светлость хан! - остановил его офицер. - Хочешь быть старшиной - улови Салавата. Он нынче в ваших краях. С ним ребенок от русской бабы, его сын.

Бухаир глядел с недоверием. Его узнали, знают, что он назывался ханом, - значит, знают и то, что он убивал русских и жег их селения, и все же его серьезно спрашивают, хочет ли он стать старшиной. А Салават?.. Значит, он страшнее для них?.. Уж, верно, ему не сказали бы быть старшиной!..

Медленно Бухаир опустил глаза.

- Команду с тобой отправлю. Найти и поймать, - заключил офицер.

- Поймать! - твердо пообещал Бухаир.

Когда он возвращался домой, стыд и зависть терзали его. Но это был последний его стыд. Едкие остатки тоски по исчезнувшему чувству стыда и чести - вот что это было... А зависть - тоска по зависти; он не мог больше завидовать Салавату, но чувствовал унижение свое перед ним, и унижение рождало в душе его злобу. Ему мешало само сознание, что Салават еще жив. Только смерть Салавата могла успокоить его озлобление.

"Поймать и отдать его русским, которым он продался!" - в злобе шептал себе Бухаир. Он нарочно шептал эти слова, чтобы уверить себя самого. Он шептал потому, что хотел, но не мог так думать. В чувствах и мыслях своих он ощущал всю высоту Салавата, как и свое падение. Но шепот не помогал ему, и в тоске он ременной плетью жестоко порол коня.

От своей жены, не раз говорившей о том, как Амина мучается позором бесплодия, Бухаир знал о страданиях маленькой женщины, жившей почти что вдовой в течение нескольких лет. Может быть, иногда, в минуты тоски и одиночества, его сестра даже жалела о том, что позволила увезти себя пустому мальчишке-певцу... Поэты! О них говорил пророк: "Вот они, обуянные сатаной, как в безумии, бродят по долинам и вечно кричат о том, чего сами сделать не могут..."

А Салават? Разве он не таков же, этот отступник истинной веры? Чего он добился? Вместо того чтобы гнать и убивать русских, он шел с ними вместе и вел за собой народ, обманывая его трескучими словами, звонкими песнями...

Верно, Амине, своей жене, он так же, как и народу, наобещал ханскую участь, богатства, а что теперь даст?

Бухаир знал, что Амина рвалась к теплу, с какой-то животной страстью лаская чужих, соседских детей, как все ее существо измучено жаждою материнства... Если сказать ей о том, что Салават привез с собой сына, что это сын русской бабы... - раздумывал Бухаир.

Осенний ветер принес черные тучи, и по дороге на Бухаира хлынул внезапный ливень. Кругом не было деревень, но на его счастье невдалеке от того места, где ливень застал его, стояла изба старика Ахая, промышлявшего медом.

Бухаир повернул к нему.

Старик жил, казалось, бессчетное множество лет, и никто из живых не помнил его молодым. Это был тот самый старик, к которому бегали все ребята за медом уж много десятилетий. К нему бегали Салават, и сверстники Салавата, и сверстники Бухаира. Только - не сам Бухаир... Бухаир не любил меда и не любил пчел, которые с детства всегда норовили его ужалить. Если ему удавалось, Бухаир всегда и везде убивал пчелу. Заезжая на пасеку, Бухаир был доволен, что стоит поздняя осень и пчелы уже не вьются вокруг.

Старик не сразу впустил Бухаира, заставив его стоять под дождем у избы. Правда, он долго еще бормотал о том, что надо стучать громче, что он от старости плохо слышит, что он мажет уши медом каждый раз на ночь, но мед почему-то не помогает... Бухаир заподозрил, однако, в его суетне что-то другое.

- Дождь застал меня, - объяснил свой приезд Бухаир, - и потом я привез тебе верный ярлык.

- Что за верный ярлык? - не понял старик.

- Ярлык на верность царице, что ты не бунтуешь больше, - с торжеством сказал Бухаир.

- Я? - удивился старик.

- Ты, ты... - нетерпеливо подтвердил писарь.

- Когда же я бунтовал? Я стар и ни во что не лез...

- Кто же не бунтовал?! - воскликнул Бухаир. - Все бунтовали. Ты, старый, бери ярлык. Говорят, Салаватка близко. Солдаты придут искать его по всему юрту, а с ним и всех тех, у кого ярлыка нет, захватят. Бери, бери! Бухаир разыскал в толстой пачке бумаг нужный ярлык для старика и протянул ему.

- На что мне ярлык?.. Какой от меня может бунт? - бормотал старик.

За занавеской, отделявшей половину избы старика, что-то упало и, гремя, покатилось по полу.

- Кто там? - настороженно спросил Бухаир.

Старик затопал ногами, зашикал.

- Мышка мед любит... - просто сказал он. - Гляди, дождь кончился. Ехать тебе скорей, пока без дождя доедешь, - заторопил Бухаира старик и в нетерпении сам распахнул перед ним дверь.

Бухаир поневоле шагнул через порог. Дождя действительно уже не было, но когда он вышел за дверь избы, он услыхал за собой жалобный плач грудного ребенка.

"Хе-хе, бабай завел жену перед смертью!" - хотел пошутить Бухаир, и вдруг, словно молния, блеснувшая мысль остановила его. Он быстро захлопнул дверь за собой и сказал старику, сделав вполне равнодушный вид:

- Тихо живешь, один да один... Хорошо так жить!

Хитрого старика, однако, не обманули эти слова. Он усмехнулся и, придержав для писаря стремя, спокойно ему возразил:

- Время не то: сам говоришь - солдаты придут и ко мне...

- Ну, кто к тебе заберется? Так я сказал, нарочно. Кто знает твою избушку, кроме своих! - поспешил его успокоить Бухаир.

Он торопливо помчался в деревню. Он был уверен в том, что Салават с ребенком у старика - где ему быть еще! И какому ребенку еще кричать в стариковой избушке? Не взял же он в самом деле себе жену, не родил же он сына себе накануне могилы!..

К ночи после того же дня в деревню вошел небольшой отряд - три донских казака и пятеро солдат. Еще не настало утро, когда в избе пасечника было все перевернуто вверх дном. Ульи-колоды валялись по полу, подняты доски урн'дыка, сорвана занавеска, отделявшая половину избы.

В одинокой лесной избе стало тесно. Один солдат стоял у входа в избу, другой караулил землянку, где на зиму прятал старик колоды. Шестеро ворвались в избу.

Маленький, беспомощный человечек лежал перед ними при свете лучины и фонарей.

Сержант тряс бабая за воротник.

- А малайка, малайка чей? Сам ты родил его, что ли? Чей?

- Сам не знай, - с наивностью отвечал избитый, замученный старик, какой человек привез, бросил, сам на кобыл скакал. Куда такой молодой человек подеваешь? Наша коза есть. Его коза-молоко даем... Уй, лубит малайка коза-молоко.

Наивная хитрость, однако, не провела сержанта.

- Чего же ты чужого малайку принял? - допрашивал строгий сержант, не выпуская из рук ворот старика.

- Смотри сама, ваш благородья, смотри: наш башкирский малай, - убеждал старик, - глаза, носа, смотри... Русский был бы - русским давал. Нашего дома держим...