Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

В подобной ситуации многое решала случайность. Вестником судьбы в случае Довлатова выступил безымянный сотрудник «Юности», приехавший в Эстонию. Ограниченность пространства и возможного круга общения сделали встречу реальностью. Довлатов получил заказ на повесть о рабочем классе, к которой можно было приложить рассказ на вольную тему. К предложению он отнесся ответственно, хотя и без особого воодушевления. Из декабрьского письма отцу за 1973 год:

Ничего сугубо задушевного не сочиняю, но готовлю очерк для «Невы» в счет аванса и еще раз переделываю опротивевшую мне повесть о раб[очем] классе.

Судя по последовавшим событиям вскоре текст был дописан. Последовали уточнения. Полевой написал Довлатову письмо, которое стало предметом особой гордости писателя. Он упоминает о нем в очередном послании отцу. Полевой подтвердил намерение напечатать повесть и рассказ. Общий объем – три авторских листа. Довлатов решает использовать «окно возможностей» по полной. Параллельно подготовке сборника, текстов для «Юности» он собирает малую юмористическую прозу для издания книги в серии журнала «Пиккер». Судя по тому, что Довлатов ошибочно назвал издание «Риккером», тесных связей с журналом у него не было. Планы остались только в письме, но действительность не обижала автора.

Борис Ройтблат вспоминает о звонке из Москвы в редакцию «Советской Эстонии»:

– Здравствуйте, это Борис Полевой, журнал «Юность», – сказал телефон. – Могу я побеседовать с Довлатовым?

Борис Полевой был тогда знаменитостью. По юности лет – у меня пересохло в горле. Я еще не разговаривал со знаменитыми писателями. Я разговаривал с Довлатовым – но кто мог знать, что он станет знаменитым?!

– Момент! – вдруг охрипшим голосом сказал я.

И побежал в кабинет редактора: звать Довлатова.

Я запомнил, как бежал к телефону Сергей. Он был огромным, в огромных ботинках. Бежал он как-то неуклюже. Он волновался – как ребенок. Я впервые видел его таким. Собственно, это и было единственный раз: такая непривычно суматошная взволнованность Довлатова.

Он вбежал в кабинет. Я – за ним. Он схватил трубку:

– Алло, это Довлатов!

Он о чем-то говорил с Полевым. Не помню, о чем. Разговор был недолгим. Довлатов сиял: в журнале «Юность» приняли его рассказ «Интервью».

Вспомним утомительное хождение в редакцию этой же «Юности» Игоря Ефимова. Постоянное откладывание решения, «доброжелательное» безразличие, дружеские сетования на загруженность. Стиснув зубы, Ефимов «выходил» публикацию. Во втором номере «Юности» за 1974 год напечатали его повесть «Лаборантка». Повесть Довлатова «Интервью» увидела свет в шестом номере. Публикация состоялась в особом пушкинском номере. На 1974 год приходился полуюбилей – 175 лет со дня рождения классика. Обложку номера украшал лежащий с книгой Александр Сергеевич. Содержание – текст Довлатова. Молодой журналист отправляется на задание – взять интервью у молодого передовика Горелова – коммуниста, спортсмена, представителя крепкой рабочей династии.

Журналисту задание неинтересно. Он размышляет над вечными неразрешимыми вопросами искусства. Его «поток сознания» перенасыщен культурными символами настолько, что пробуждает подозрение в дилетантизме:

Красота должна сопротивляться, – формулировал молодой газетчик, – пыльный кусту дороги мне милее голландских тюльпанов, которые бесстыдно выставляют напоказ свои яркие краски. Мне чужда знойная прелесть Южного берега Крыма, мне претят архаические красоты старого Таллина, так же, например, как живопись Куинджи, сияющая фальшивыми драгоценностями, или даже музыка Шопена, столь удобная для любви. Мои кумиры – неуклюжий, громыхающий заржавленными доспехами Бетховен, вечно ускользающий создатель Тристрама Шенди, безжалостный, мертвенно-зеленый Брак…

По поводу заводского брака журналист беседует с Павлом Гореловым. Он пытается на ходу склеить материал из штампов и заготовок, которыми уже как-то научился пользоваться:

– Ясно. Простите, что это за штука?

– Магазин сопротивлений.

– Значит, вы склонились над магазином сопротивлений?

– Вроде бы склонился.

– Вас, очевидно, можно сравнить с хирургом, который щупает у больного пульс. Могу я так выразиться: «Напряженный пульс прибора»?

Постепенно разговор выползает из колеи привычных газетных производственных вопросов-ответов с заходом в тему «личных увлечений». Выясняется, что отец Горелова – инженер, работающий на этом же заводе. Павел несколько неожиданно объясняет выбор рабочей профессии эстетическим фактором:

Возьмем поэзию. Ты выразил чувства, которые для тебя все, а другому они кажутся пошлыми. Читаешь дневники великих писателей – они до смерти не могли понять, нужны ли их книги. А когда я работаю, все по-иному. Я точно знаю, что хорошо, что плохо…

Сейчас к отцу и мачехе ушла жена Горелова – Катя. Она недовольна тем, что муж отказался от должности мастера-наставника в ПТУ, к которой прилагалась новая квартира. Горелову же интересно его занятие: «работа не должна быть тупее человека».

Беседа затягивается, журналист узнает о конфликте Горелова с бывшим близким другом. Ссора произошла из-за воровства на предприятии. Левка Махаев украл «сопротивление» – дефицитный товар для радиолюбителей. Произошел «обмен мнений с помощью жестов». Ситуацию будут разбирать на рабочем собрании.

В задумчивости безымянный журналист возвращается в заводскую редакцию, в которой кипит жизнь:

– Черт возьми! – крикнул шеф. – Кто утащил мои ножницы? Чем я теперь буду создавать передовицы? – Он заметил в дверях корреспондента. – Ну как, есть что-нибудь в блокноте? Учти, к среде ты должен выдать двести строк.

– Я постараюсь закончить к среде, – ответил он. – Тут сегодня в красном уголке собрание, я бы хотел присутствовать. И вообще мне надо подумать…

Многоточие предполагает, что полученный урок не пройдет даром. И от фальшивой живописи Куинджи, минуя мертвеннозеленого Брака – переброшен мостик к настоящей жизни.

Да, трудно назвать этот текст Довлатова безусловным шедевром. Сама его идея, конструкция не оставили автору возможности показать свои сильные стороны. Попытка очеловечить образ «правильного рабочего» провалилась. Сочетание брутальности, сознательности и иронии в Горелове выглядит неубедительно. «Интервью» в отличие от «классического Довлатова» выглядит затянуто-вымученным. Из того, что можно назвать относительными достоинствами.

Интересен прием, когда диалоги полностью лишены авторской речи и ремарок. Нет никаких «бросил острый взгляд», «рассеяно пригладил волосы». Технически достойная задача – не дать читателю потеряться в определении источника речи. В будущем лаконизм и отказ от «украшательств» станут стилеобразующими для прозы Довлатова. Пытаясь оживить текст, Довлатов вводит в него микроновеллу, хорошо знакомую нам по «Соло на ундервуде».