Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

Имеется в виду Голицын Андрей Борисович (1791–1861), князь, генерал-майор, автор поданной Николаю I записки (фолианта) «О иллюминатстве в 1831 году». После этого доноса о масонском засилье и заговоре, помещен для расследования в Кегсгольмскую крепость в январе 1831, где находился четыре месяца. Затем удален от службы, жил под надзором полиции в Курской губернии, Новом Осколе, Владимирской губернии. С 1841 разрешено жить, «где пожелает», кроме Москвы и Петербурга. Удаленному от дел Санглену Николай I поручил дать отзыв на этот фолиант А. Б. Голицына, нашедшего почти всюду следы глобального масонского заговора в России.

Голицын Александр Николаевич (1773–1844), действительный тайный советник, обер-прокурор Синода.

Наконец нам сделали признание (фр.).

Кстати (фр.).

Давыдов Денис Васильевич (1784–1839), известный партизан в 1812 г., военный писатель и поэт.

Паскевич Иван Федорович (1782–1856), светлейший князь Варшавский, граф Эриванский, генерал-фельдмаршал.

Санглен был женат на Екатерине Карловне, урожденной фон Мейер. В их семье родились в 1799 г. Алексей и Федор; в 1802 г. Егор; в 1804 г. Варвара; в 1812 г. Анна; в 1814 г. София; в 1815 г. Аполлон.

Учтивости (фр.).

От редакции «Русской старины»: Историограф «Царствования и войн эпохи Александра I», генерал-лейтенант М. И. Богданович, передал нам перед своею кончиной, именно 7 июля 1882 г., два списка «Записок» Я. И. де Санглена. В одном из них, и именно в списке позднейшем, есть две неоконченные копии тех всеподданнейших записок, какие де Санглен представил в феврале 1831 г. императору Николаю Павловичу во исполнение высочайшего повеления.

Помещаем эти неоконченные страницы, дающие, однако, понятие о всем труде де Санглена, вызвавшем благодарность государя Николая Павловича. Вот они:

Письма к императору Николаю I по окончании разбора бумаг князя А. Б. Голицына,

представленные его императорскому величеству Яковом Ивановичем де Сангленом.

Санкт-Петербург. 1831 года, февраля 20-го дня.

Во всех бумагах сих, намеков, ударений на лиц — пропасть; доносов — гибель; лжи — неисчетно, — и едва ли можно доселе еще принять что-либо в доказательство. Не менее того, если и обратить внимание на это здание сплетней и приступить к действию, — с другой стороны, нельзя окончательно предположить, чтобы в сих бумагах чего-нибудь не крылось; но что такое? От кого? На что поставил меня, которого не знал? Если, государь! Не желаете дело предать забвению, так как оно не имеет никаких основательных доказательств, или на время его оставить, приказав следить за ним, не откроется ли что впоследствии; то вот чем надо пополнить. Удостоенный рассмотрением сих бумаг, по долгу присяги, совести и чести осмеливаюсь повергнуть план действий. Усердие чистое мое примите, государь!

Нужно избрать человека верного, знающего, беспристрастного, ловкого, облеченного вашею доверенностию, чтобы стараться получить оправдание всех лиц, в бумагах сих поименованных, объявя цель уличения клеветы.

Никто ни в чем обидеться не может, особенно, когда дадут каждому на волю писать, что угодно, не нарушая должного уважения к сим особам. Когда все ответы собраны будут, представить их на воззрение вашего императорского величества. Не блестнуть умом — желание мое, а еще менее завесть инквизицию; нет! но со всею откровенностию представить то, что только может служить для пользы общей.

Повергая все с верноподданнической преданностью, прошу ваше императорское величество, как милость, отпустить меня к моему семейству.

Я читал с достодолжной примечательностию бумаги кн. А. Б. Голицына. Прежде нежели перейду к постепенному разбору оных, необходимым считаю кинуть общий взор на сию «сhаmbrе оbsсurе», где каждый, все и всякое проходит мимо очей, как тень, но тела не дощупаешься. Кажется, что кн. Голицын, видя упущения по некоторым частям государственного управления, искал причину, корень оных, и попав кое на что, обнаружившееся некогда по иллюминатству, на людей, которые в то время о том знать долженствовали, подвел все под одну единицу и мысль. Обманщик, обманутый, все без разбору, по его мнению, вредные иллюминаты. Увлеченный фанатизмом веков протекших, пристрастием, иногда, кажется, ненавистью к некоторым лицам, перешагнув за закон нравственности, который позволяет разбирать дела людские, а не намерение, от нас, человеков, сокрытые, известные одному Богу сердцеведцу, в запальчивости своей забывает все приличие, ссылается на людей, которых едва в лицо знает, никогда с ними не говаривал, а правила их еще менее ему известны, как, например, я.

Однако ж нельзя не отдать и той справедливости князю Андрею Голицыну, что фанатическое усердие водило пером его и что среди пестрых произведений его испуганного за государство воображения, грядет что-то как-будто основанное, ему темно понятное, похожее на карательную Немезиду, угрожающую в будущем каким-то бедствием, и что кое-где из развалин протекшего он попадал на истину.

Приступаю к разбору тех мест, кои в листках его до меня касаются, или лучше, до тех времен, в которых близкий к государю я был свидетелем многого и действующим лицом во многом.

Постигая во всей полноте волю его императорского величества, возложившего на меня пояснения сих бумаг, скажу я, как пред Богом сердцеведцем, карающим рано или поздно всякую неправду, то, что знаю. Ложь всегда была мне чужда!

Первая значительная бумага — письмо на высочайшее имя от 15 января 1831 г. Я Вейсгаупта не иначе читал, как отрывками. Никак утверждать не могу, чтобы Сперанский получил звание регента; и принят ли даже он в иллюминаты? Ибо чем докажу это? Слышал от многих, но это ничего… Следовательно, не знаю. Какая логика в этой статье, можно ли упрекнуть иллюминатов в цели, которая ведет к мечтательному водворению всеобщей морали? Как? Водворение всеобщей морали — мечта? Чего же требует Евангелие, как не водворения морали, объясним слово — нравственности? И каким образом мораль, нравственность, трудятся над низвержением царей и престолов. Кто когда-либо и где назвал подобные пустяки нравственностью, моралью? Это — решительно не знать, о чем говоришь, и этого подтвердить не могу, ибо ни о каком поручении Вейсгаупта Сперанскому не знаю. Я не смею спросить, почему полагают, будто я способен на подобную подлость, когда осмеливаются такое повеление влагать в уста императора Александра. Отвергаю совершенно сию низкую и подлую клевету и готов утвердить присягой, для меня делом нешуточным, истину слов моих. Что Фесслер почти выслан был в Саратов, это я может быть лучше кого-либо другого знаю, но чтобы Сперанский все проекты новых постановлений посылал к Фесслеру и проч. — ни утверждать, ни отрицать не могу: ибо не знаю; но сомневаюсь; кажется, это не ускользнуло бы. Фесслер был тогда, как известный иллюминат, под…