Джон Эллиот - Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг.

Характерной особенностью Аро было его умение заставить людей забыть, чьим племянником он являлся. Скромный, дружелюбный и желавший всем нравиться, дон Луис не называл себя Privado, хотя, по сути, исполнял его функции. Друг короля, в отличие от Оливареса, который был его господином, он без труда оставался у власти до самой своей смерти в 1661 году. И даже если такое лицо власти являло собой триумф посредственности, то после двух десятилетий геройства это было, пожалуй, не так уж плохо.

Непосредственная задача дона Луиса состояла в том, чтобы вернуть монархию к миру и сделать это так, чтобы в процессе она не лишилась каких-нибудь своих владений. В течение 1644 года делегаты мирной конференции съезжались в города Вестфалии Мюнстер и Оснабрюк, но все понимали, что позиция испанских делегатов была до боли слабой. Военная ситуация продолжала ухудшаться, и дома дону Луису и его коллегам приходилось отчаянно бороться, чтобы предотвратить очередное банкротство, которое, в конце концов, все же случилось в октябре 1647 года, через двадцать лет после банкротства режима Оливареса. Однако главному испанскому представителю в Вестфалии, графу де Пеньяранде, удалось сыграть на растущих страхах голландцев перед усилением могущества Франции и запугать их, познакомив с секретным предложением, которое сделал ему преемник Ришелье кардинал Мазарини, о возвращении Каталонии испанской короне в обмен на Фландрию. Кроме того, он извлек пользу из того факта, что после отделения Португалии вопрос о Бразилии, в прошлом неизменно мешавший взаимопониманию испанцев с голландцами, перестал беспокоить Испанию. К 3 января 1648 года основные условия сепаратного испано-голландского мира были согласованы и легли в основу Мюнстерского договора от 24 октября 1648 года. Согласно этому договору, Испания наконец признавала то, что уже давно стало свершившимся фактом – независимость и суверенитет Соединенных провинций. После семидесяти лет конфликта, который сильнее любых других внешних обстоятельств высасывал силы и ресурсы Кастилии, правительство Испании склонилось перед неизбежным и признало свою неспособность положить конец нидерландской революции. Но война с Францией продолжалась.

В 1647–1648 годах, помимо мирного урегулирования конфликта в Нидерландах, испанской монархии удалось пройти по узкому мостику над пропастью и избежать дальнейшего распада. Когда восстали Каталония и Португалия, были все шансы, что рано или поздно их примеру последуют другие провинции монархии. Осенью 1640 года английский посол в Мадриде писал домой: «В Арагоне и Валенсии начинается брожение». Но, несмотря на призывы каталонцев о помощи, никто из них не спешил связать свою судьбу с Каталонией точно так же, как в свое время каталонцы не захотели прийти на помощь валенсийским Germanias в 1520 году или арагонцам в 1591-м. В том-то и заключалась одна из величайших удач австрийского дома, что государства Арагонской короны, будучи несговорчивыми поодиночке, последовательно отказывались в случае необходимости приходить на помощь друг другу и выступать единым фронтом. Возможно, именно эта ущербность, отражавшая крайнюю замкнутость каталонцев, валенсийцев и арагонцев на своих интересах в годы, последовавшие за объединением корон, стала спасением для династии в самое опасное десятилетие ее существования – 1640-е годы. Если бы Арагон и Валенсия поспешили на помощь Каталонии, Иберийский полуостров мог вернуться к состоянию середины XV века, разделившись на три части: Португалию, Кастилию и Арагонскую корону.

Но опасность середины 1640-х исходила не от Арагонской короны, а от бывших арагонских владений в Италии. Летом 1647 года Сицилия и Неаполь, возмущенные непрерывным потоком фискальных требований из Мадрида, восстали против правления испанских вице-королей. В какой-то момент казалось, что все потеряно и достаточно небольшого поощрения со стороны французов, чтобы монархия развалилась на части. Однако кардинал Мазарини не сумел воспользоваться этой возможностью в полной мере, и волнения в Сицилии и Милане удалось подавить. В августе 1648 года был раскрыт заговор с целью провозглашения герцога де Ихара королем независимого Арагона, чему способствовал Мазарини. Но на этот раз шансы на успех были малы. В период кризиса 1647 года монархия достаточно сильно сплотилась, и заговор Ихара на поверку оказался не более чем безрассудной авантюрой обанкротившегося гранда.

То, что испанская монархия выдержала шторма середины 1640-х годов, предполагало наличие в ее структуре скрытых резервов, проявившихся только в момент крайней необходимости. Хотя в целом это, пожалуй, слишком лестное объяснение. Благодаря парадоксу, который мог бы порадовать сердце Гонсалеса де Сельориго, ее сила была порождением ее слабости. В результате последовательной неспособности династии установить во всей монархии единение и единообразие, которые так стремился насадить Оливарес, провинции под властью австрийского дома сохраняли гораздо большую степень автономности, чем предполагало подчинение вице-королевских правительств Мадриду. Даже несмотря на то, что от вице-королей ждали исполнения королевских приказов, им, чтобы этого добиться, приходилось опираться на провинциальную аристократию и местные правительственные и муниципальные власти. Это неизбежно означало, что управление сводилось к череде компромиссов между провинциальным правящим классом, вице-королями и советами в Мадриде. Естественно, что такое правление часто могло быть неэффективным, но оно редко бывало по-настоящему деспотическим. Вице-короли приходили и уходили, а провинциальная аристократия оставалась, немного уступая тут, немного выигрывая там, и, как правило, ей удавалось достаточно успешно отстаивать себя вопреки решительным попыткам вице-королевской власти расширить границы власти королевской. Арагонская знать могла сколько угодно ворчать по поводу того, что король ею пренебрегает, но перейти от слов к делу она была не готова. Возможно, правление Мадрида казалось ей недостаточно толерантным, но альтернатива могла оказаться намного хуже.

Это подтверждал пример Каталонии. К 1640 году каталонская аристократия, как и весь народ, была недовольна Мадридом, и вместе со всеми остальными бросилась в пучину революции. Но вскоре стало ясно, что революция, начавшаяся как движение за освобождение Каталонии от власти Мадрида, имело социальный подтекст, угрожавший аристократии тем, что она может оказаться во власти толпы. Вся скопившаяся в Каталонии за последние десятилетия ненависть: ненависть бедных к богатым, ненависть безработных сельских поденщиков к bourgeois и землевладельцам летом и осенью 1640 года выплеснулась на поверхность, в то время как традиционные силы, обеспечивавшие порядок, были ослаблены или вовсе исчезли. Когда вскоре после победы при Монжуик умер Кларис, не осталось никого, кто обладал бы достаточным авторитетом, чтобы сдержать многочисленные анархические элементы в каталонском обществе. Оказавшись во власти контролируемого французами правительства, принципат под влиянием социальных противоречий и фамильной вражды начал распадаться на враждебные фракции, и представители знати один за другим спешили перебраться в Арагон, обнаружив, что правительство Филиппа IV предпочтительнее правления шайки политиканов, получающих приказы от короля Франции.