Валерий Байдин - Древнерусское предхристианство

При этом иногда добавляли: «Не я бью – верба бьёт, верба хлёст бьёт до слёз». Этот древнейший обычай восходил к древнеевропейским очистительным обрядам перед днями поминовения предков, начала сева и молодёжных игрищ. Они оберегали «от порчи», изгоняли злых духов, «приразившихся» к человеку. Подобным образом во время древнеримских февральских луперкалий жрецы-луперки стегали их участников и, в первую очередь, бесплодных женщин особыми ремнями из шкур принесённых в очистительную жертву козлов – februa. Так же назывался сам обряд и дни его совершения dies februatus «дни очищения». Первоначально он был посвящён этрусскому богу подземного мира и душ умерших Фебру (Februus), от имени которого произошло название februārius «февраль», а также febris «лихорадка, или февральская болезнь», которую требовалось «изгнать» из тела. Латинское februa «плеть для очистительного самобичевания» через метатезу ferbua сближается с древнерусским вьрба «верба».

Ещё до Окличек происходило вскрытие рек и наступали Водополы. Небеса наполнялись светом, русла рек очищались и омывали берега, будто готовясь принять небесные воды. Верили, что души родителей в ответ на Оклички отправлялись из ирия на землю в путь, длившийся девять дней – до Радоницы. После этого в течение семи девятин живые и их предки были неразлучны, вместе вели весеннюю страду, праздновали её завершение и наступление лета. Считалось, что родители покидали землю после завершения Русальницы (4 июля) и через одну девятину (13 июля) вновь достигали ирия. От начала Окличек до этого дня проходило ровно девять девятин или два солнечных срока.

1 мая на землю вместе с весенним теплом возвращалось радостное, радошное, радушное время. Следуя народному календарю, от Радоницы вели начало тёплых дождей и живительных рос, появление листьев берёзы, прилёт из ирия кукушки, пробуждение пчёл в дуплах, медведя в берлоге, насекомых, ужей и лягушек в земле. Вся природа готовила к этому празднику свою всеобщую «радоницу».

Возможно, сменявшая пост Радоница воспринималась как Родо́вница – праздник Рода. К этому времени для родильниц и младенцев, появивишихся на свет в дни Масленицы, завершалась очистительная сороковина. Радоницу называли Красная горка, именуя так холм с родовым кладбищем – кре́сную горку. Сюда приносили детей, родившихся за год, и кресили души предков – молитвенно призывали вселиться в потомков, наречённых их именами. Верили, что бессмертные души умерших, погибших от напастей, убитых на войнах ждали в ирии времени, когда их род воспрянет, умножится и призовёт прародителей вернуться к земной жизни. Крес соединял живых и мёртвых, душу и тело. Родовая жизнь текла по огромному, небесно-земному кругу. Лишь проклятые общиной души изгоев (убийц, злодеев, преступников) надолго или навечно вселялись в подземных гадов, зверей-оборотней и пр. Так они несли свою посмертную кару «наказание».

На Радоницу, становясь в круг, общими молитвами кресили больных. К новой жизни воскресала древняя община. Родичи и селяне окропляли друг друга вешней, кресной водой, молодые начинали предбрачные игрища, водили хороводы, купались в реках, а на юге – в первых росах. В эти дни яйца красили в цвет огня и крови и приносили на поминальные пиры к родным могилам. Плачи по умершим завершались молитвословием в хороводе, который знаменовал нескончаемую жизнь. В дохристианские времена жрец входил в него с круглым караваем (знаком земли) в одной руке и красным яйцом (знаком солнца, огня и кресения) в другой. [304]Жреца сменяла хороводница, вслед за которой женщины запевали славильные песни. Радоничные «веснянки» звучали с безудержной силой:

Хоровод в реке на Радоницу. Гравюра. XIX в.

Первоначально именно к Радонице относились игры с крашеными яйцами: «перебой» (когда бились яйцами, отдавая сопернику разбившееся), «по лотку» (когда яйца катали по лотку), «защурье». [305]

Радоница начинала древнерусский земледельческий год и девятидневные обряды Семика. Всё это время продолжали красить яйца, готовили яичницы и караваи, на которых выпекали знак креса. [306] На рассвете старейшины расставляли по улицам, перед домами и по дворам срубленные молодые берёзки. Каждый называл свою берёзку кумой, считал оберегом, знаком связи с кумами «душами предков». Утром всем селом шли на кладбища и распевали:

Призывая перунов гром, верили, что небесная сила «пробудит» Мать-сыру-землю, воскресит и выведет к свету несчастные души. К этому времени на святилищных горках из-под растаявшего снега появлялись захоронения предков. Пучками берёзовых веток селяне обметали могилы родителей, у жальников (от древнерусского жаль «горе») вспоминали одиноких и несчастно умерших. В христианское Средневековье женщины вслед за плакальщицами, вопленницами начинали «кликать родителей», взывать к ним «красным словом» – кресным, воскрешающим:

Радонично-семицкие помины, в которых участвовала вся родня, завершались тризной «поминки, ристалище». Праславянское слово *trizna, предположительно, составляли числительное «три» и корень zn, восходящий к индоевропейской основе *gen- «знать, рождать». [307]Возможно, тризну следует понимать, как «тройное знамение» или тройственный обряд почитания: призывание небесных родителей, совместный пир с ними и прощальное славословие. Обрядовое ристалище мужчин около могил должно было напоминать живущим о доблести предков и, вероятно, восходило к магической брани – «обороне» родового святилища от злых духов.

Могилу для тризны накрывали белым полотном, на которое выставляли страву «угощение»: блины, пироги, сырники, пиво и поминальную кашу – это слово родственно древнеиндийскому kaṣati «трёт, скребёт» и означало кушанье из растёртого зерна. В средневековую эпоху обрядовую кашу стали смешивать с мёдом и называть кутьёй (от греческого κουκκιά «бобы»), а впоследствии – заменять варёным рисом с изюмом.