Валерий Байдин - Древнерусское предхристианство

Кумление девушек на Семик. Литография. XIX в.

К числу семицких относится старинная песня о девице, которая

Тут же хором припевали:

Праздник завершался в клечальный день – так называли последний, субботний день троицко-семицкой недели, уподобляя слово клечанье глаголу кличать «громко плакать, оплакивать». По возвращении в село, девушки и молодые парни начинали «хороводить» вместе, постепенно собирая прощальный мирской круг. Всем селом «молили» огромный каравай, старейшины раздавали его куски по семьям. Каравай, как и семицкая берёзка, в эти дни воплощал кровное родство общины. Название этого круглого хлеба, некогда выпекавшегося на все древнерусские празднества, можно сблизить со словами кровь, кровный «родной, родственный». Общеславянские *krv «кровь» и *kravaj «каравай» созвучны. [317] Подаваемый на облачно-белой скатерти каравай вручался молодым от имени покойных родителей, незримо являвшихся в дни празднеств навестить потомков.

На севере древнерусского мира солнечные празднества переживались особенно глубоко. Острота их восприятия объяснялась многодневными летними и зимними солнцестояниями и особой зависимостью от животворящего солнца. 10 июня, спустя сорок дней после Радоницы, в конце месяца кресеня и перед началом купальских празднеств, крестьяне отмечали небесный «поворот». Приспосабливаясь к церковному календарю, его отнесли ко дню св. Петра Афонского (12 июня), получившего прозвища Пётр-поворот, Пётр-солнцеворот. В народе считали, что отныне «солнце укорачивает свой ход», «поворачивает на зиму, а лето на жары». [318]Этот день ровно на полгода отстоял от зимнего «поворота», отмечаемого в день св. Спиридона-солнцеворота (12 декабря), когда «солнце поворачивает на лето, а зима на мороз». Началом летнего солнцестояния считали 17 июня, когда «на святого Мануила солнце застаивается». [319]

Видоизменяясь на просторах Древней Руси в частностях, купальские таинства сохраняли единую обрядовую основу. Утром 21 июня, накануне солнцеворота, у реки, на святилищном холме воздвигали костёр – дровяную горку в виде шатра. В середине водружали на столбе изготовленное из веток, травы и цветов чучело Купалы. [320] В белорусских обрядах XIX века, «купала изображался столбом, а голова у него в золоте» – увита соломой. [321]

Накладное украшение (прорисовка). Новгород. Бронза. Х в.

Предположительно, изображение древнерусского «зватаря».

Обрядовое кресало (прорисовка). Новгород. IX–X вв.

Кремневое кресало эпохи неолита со сколотым завершением, медная оковка со знаками удвоенного креста и креса.

Топорик. Среднее Поволжье. XII в.

На лопасти вытравлен знак «кресения». Топорик, предположительно, использовался во время таинства «креса» для изготовления запальных спиц и для разрубания обрядового полена в колядном костре.

В купальские дни почти не заходящее солнце достигало наивысшего могущества и, объезжая небосклон в сияющей повозке-колимоге, наделяло людей ярью – жизненной силой. Под её воздействием обновлялся небесный свет и земной мир, совершались завязи плодов и зачатия новых жизней. Накануне мыли дома и утварь, очищали дворы, надевали чистую одежду, украшали себя, жилища и сёла травами и цветами. В купальскую ночь во всех домах гасили печи и огни с тем, чтобы вновь зажечь их от священного костра.

В полдень вся община – женщины с купальскими венками на головах, мужчины с вениками из веточек березы в руках – собиралась в святилище для славословий в честь солнца, близость которого в эти дни была особенно ощутима. Спустя века на этот праздник созывали всех односельчан даже вопреки церковным прещениям:

Началом таинства являлись зовы к небу зва́таря, звателя — родственное слово zbātar «взывающий» существовало в авестийском. Он должен был призвать Сварога сойти словно Гостя в свой огненный храм-костёр. Можно предположить, что именно так начинался крес – обряд «сведения на землю» небесного огня. В южных землях его называли жива ватра «живой огонь». Жрец- ведогонь трением двух палов «палочек-запалов» (от палить «запаливать, зажигать»), вращением в полене деревянной спицы, либо высеканием из камня кресалом, добывал священный огонь. [322]Зажигая костер, жрец символически возжигал солнце, как это совершалось в обрядах, описанных Ригведой. [323] Купальский костер являлся земным святилищем Сварога , где происходило взаимопревращение света и огня. Жрецы кресили не столько святогонь , сколько светогонь – огненный свет, источаемый солнцем, восславляли свет в одеянии огня. Несомненно, купальское таинство символически повторяло обряд получения женщинами священного масла в ночь на весеннее равноденствие.

Трудно отыскать в древности столь же возвышенный образ «сотворения света» и зарождения огонька человеческой жизни, соединения жизни рода и природы. Среди предметов тшинецкой археологической культуры XIII–X веков до н. э. помимо спиралевидных солярных украшений найден раздвоенный наконечник жезла (символ удвоения жреческой силы) и жезл-молот. На его рукояти изображены огненные «сердечки», на самом молоте помещён в перевёрнутом пламевидном контуре знак «священного костра»: обережный косой крест, наложенный на фаллос, соединяет символы кресения огня и зачатия жизни. Пламя разжигали, вероятнее всего, на камне и весь год поддерживали на нём негасимый огонь. К этому обряду восходил былинный образ горючь-камня. Возможно, под влиянием ираноязычных соседей, сказочный «бел-горючь камень» древние русы назвали алатырь-камень (на иранском al-atar, буквально означает «бел-горюч»). [324]