Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Полная бездеятельность в течение целых месяцев стала настолько тягостной, что вооружившись фотографическим аппаратом, я добился от командира корпуса разрешения летать в качестве наблюдателя на воздушные разведки и посещать как доброволец наиболее интересные места боевой линии. Полная свобода в распоряжении собой и сознание возможности в любой момент покинуть окопы с их зловонием, холодом, голодом и жгучей тоской, позволили мне видеть и извлечь из современной войны ту небольшую долю романтики, которая в ней еще осталась. Конечно, таких эффектных кавалерийских атак со скачущим впереди полководцем, которые изображались на старых гравюрах, я не видал, одиннадцатидюймовые снаряды и удушливые газы вытеснили их совершенно. Но свободный от участия в бое, я смог зарегистрировать на фотографических пластинках столько мужества, отваги, и такую геройскую смерть, которые с несомненностью свидетельствуют, что никакие успехи военной техники никогда не устранят значение, силу и красоту личного подвига.

В начале войны мы обладали твердым, послушным и храбрым солдатом, в особенности в тех случаях, когда его вел за собой офицер. Была дисциплина, был порыв, и неправда, что наших солдат гнали в бой палками, плетью и пулеметами. Нет, было сознание долга, было единение между солдатом и офицером. Но безграмотный, темный, совершенно неспособный к самостоятельному мышлению русский солдат умел умирать, но побеждать он не умел. Только очень немногие из них, от природы смышленые, после нескольких месяцев сидения в окопах, научились воевать. Между тем противник наш воспитывался по системе, во главе которой поставлено сознательное отношение к делу и самостоятельное решение поставленной ему офицером задачи.

К этому органическому, так сказать, недостатку нашей армии прибавился другой, технический — снарядный голод. Уже через шесть месяцев после начала войны наша артиллерия стала экономить снаряды. К февралю 1915-го года гора Козюва, бывшая ключом нашей позиции на Карпатах, защищалась одной батареей, выпускавшей в лучшем случае 6–8 снарядов в день, и это в то время, когда немцы, беспрерывным огнем тяжелой артиллерии буквально сметали наши окопы. Патроны выдавались защитникам Козювы по счету, и подготовленные артиллерийским огнем ежедневные атаки неприятеля нашим солдатам приходилось отражать одними голыми штыками.

Во мне, неучастнике, и не подвергавшемся опасности наблюдателе, это зрелище шедших на убой безоружных людей вызывало такое негодование и такую жгучую ненависть к бесстыдным виновникам этой длившейся месяцами бойне, что я поражался, как солдаты тогда уже не взбунтовались, и как могли находить в себе силы терпеть это гнусное издевательство, и безропотно идти на собственную смерть.

В последующие годы, когда храбрейшие легли, ряды стали пополняться сырым, неподготовленным укомплектованием. На улицах и площадях тыловых городов можно было наблюдать, как отяжелевшие бородатые крестьяне обучались строю с палкой на плече, заменявшей в период обучения нехватавшие ружья. Это были не солдаты, а младенцы, и не мудрено, что в грозные моменты боя у них не оказывалось необходимого мужества. Распухшая от этих элементов армия быстро стала терять свою боеспособность и обратилась в толпу вооруженных людей, не только неспособных к подвигу и борьбе, но лишенных самых примитивных чувств патриотизма и отечества, и руководимых единственно животным инстинктом самосохранения. Эта толпа шла воевать потому, что власть ей это приказала, и она не смела ее ослушаться, но когда вместе с властью пало и внешнее насилие, тогда других стимулов к продолжению войны не было, и сознав прежде всего, что теперь никто не смеет заставить их воевать, вооруженный народ, в лице миллионов солдат, побежал с фронта.

Обоснованная оценка боевых способностей нашего высшего командного состава выходит за пределы моей компетентности, но в творчестве военных операций и их проведения бездарность руководителей была настолько очевидной, что ее видел и не вооруженный специальными знаниями наблюдатель. Успехи у нас были только там, где они обуславливались качествами солдата и младшего командного состава — упорных в обороне и мужественных в открытых полевых наступлениях. Все более или менее крупные маневренные операции неизменно оканчивались полным провалом. Таковы создавшая славу Гинденбургу 27 операция под Танненбергом 28 , позорный маневр генерала фон Ренненкампфа, нелепое форсирование Карпат, весеннее наступление 1916-го года и еще много других. Удалялись начальники дивизий, командиры корпусов, командующие и главнокомандующие армиями, но положение вещей оставалась неизменным: одно позорное поражение сменялось другим, еще более позорным.

А между тем, спрос на победы и трофеи был огромный, и, так как материала для его удовлетворения не имелось, то очень скоро развелась склонность к дутым и ложным донесениям.

Прочтя отчет сражения в Августовском лесу, где после боя мне удалось сделать много снимков, я, показывая их командиру корпуса, барону Бринкену 29 , сказал что число убитых немцев увеличено в отчете по крайней мере раз в двадцать. Он смеясь ответил: «А что их жалеть, ведь не свои, а неприятельские». И на основании такого рода донесений давались повышения, награды и создавались карьеры.

Нежелание знать правду было общее, и всякое указание военному начальству на нужды, потребности и лишения подчиненных ему частей, неизменно встречали самое отрицательное отношение. Никаких недочетов быть не могло.

Ключ наших позиций на Карпатах, гора Козюва, возвышалась над ущельем, по которому проходила прорезавшая горный хребет дорога. Один склон этой горы почти до ее вершины был занят нашими, противоположный немецкими окопами. Огонь неприятельской тяжелой артиллерии делал подъем на Козюву совершенно невозможным, ночью же настолько затруднялся гололедицей, что несшие котлы с жидкой пищей солдаты разливали ее и часто были вынуждены, сделав уже полпути, возвращаться обратно за новой. Носильщики доходили до полного изнеможения, а неевшие сутки солдаты, жадно бросаясь на часть еды, дошедшую благополучно, производили невероятную свалку, сопровождая ее самой отъявленной руганью, а иногда и побоищем. Кроме того, масса пищи пропадала и кашевары никогда не знали количества, в котором ее надо было заготавливать.

Немцы такого рода затруднения, конечно, не знали. На сапогах их солдат, убитых во время атак, имелось очень несложное железное приспособление, вполне устранявшее все муки гололедицы.

Вернувшись в штаб корпуса, я написал и передал барону Бринкену частную докладную записку, в которой между прочим указал на необходимость снабдить носильщиков пищи немецким приспособлением, образец которого я привез с собой.