Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

Обозначив социальный строй Киевской Руси как феодальный, наука сталинского времени отделила Киев эпохи Ярослава Мудрого от более позднего исторического периода — периода феодальной раздробленности. Симпатии лидеров исторической науки, разумеется, отдавались представлявшейся в идеализированном виде эпохе реального верховенства Киева: «Народные симпатии обращены к тому времени, когда Русская земля, собранная под властью первых киевских князей из восточнославянских племен и некоторых неславянских этнических элементов в одно политическое целое, действительно представляла силу, грозную для врагов и в то же время дававшую возможность развитию мирного народного труда, — залог дальнейшего будущего страны». [895] Греков Б. Д . Киевская Русь. С. 7.

Приведенная цитата очень показательна для понимания реального содержания марксистско-сталинской схемы древнейшей русской истории. Носителями прогрессивной тенденции, которая, впрочем, с точки зрения исторического детерминизма, неизбежно привела к периоду феодальной раздробленности, оказываются восточнославянские племена, причем иногда они, через голову всех исторических барьеров, прямо называются русскими. [896] См., например: там же. С. 8. Разрыв с прежней марксистской историографией был сформулирован в двух сборниках статей. См.: Против исторической концепции М. Н. Покровского. М.; Л., 1939. Ч. 1; Против антимарксистской концепции М. Н. Покровского. М.; Л., 1940. Ч. 2. Именно русский народ стал создателем Киевского государства — при этом выводе, трудно, разумеется, было остаться на тех позициях по норманнской проблеме, на которых остановилась русская дореволюцинная наука. Конечно, нужно учитывать, что к началу наступления на него советских историков норманизма как особого направления в науке давно не существовало: он был искусственно вивифицирован как одно из проявлений космополитизма. [897] О политической основе проблемы см.: Данилевский И. Я . Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.): Курс лекций. М., 1999. С. 44–45.

В итоге спор с «норманистами» вернулся в то примитивное, урапатриотическое русло, в котором вел его двумя столетиями раньше М. В. Ломоносов. Как и для русского ученого XVIII в., для советских историков признание варягов создателями Русского государства было прямым умалением достоинств русского народа. Сравним возражения М. В. Ломоносова на выводы его коллеги по Российской академии Г. Миллера: «Сие так чудно, что если бы г. Миллер умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен», и сделанное спустя ровно двести лет заключение советского историка: «Советские историки до конца разоблачают идеологов "холодной войны" против Советского Союза, ставящих своей целью очернить прошлое русского народа, утвердить его отсталость и инертность, его неспособность к государственным формам жизни, неспособность к созиданию высших форм материальной и духовной культуры». [898] Билярский П. С. Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865. С. 760 («репорт» 16 сентября 1749 г.); Мавродин В. В . Борьба с норманизмом в русской исторической науке. Л., 1949. С. 7. В споре с западными историками использовался традиционный набор цитат из классиков марксизма-ленинизма, доказывающий, что появление государства является результатом внутреннего развития общества, а не продуктом внешних влияний, метафорика из сферы военного дела (спор представлялся в категориях идеологической войны), аргументация ad personam и проч. [899] О борьбе с «норманистами» см.: Мавродин В. В . Борьба с норманизмом. Шаскольский И. П . Норманская теория в современной буржуазной науке. М.; Л., 1965. О единстве исходных постулатов в полемике с «норманистами» от Ломоносова до наших дней см.: Петрухин В. Я., Раевский Д. С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. М., 1998. С. 255–258; Носов Е. Н. Современные археологические данные по варяжской проблеме на фоне традиций русской историографии // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб., 1999. С. 151–163. Желание преуменьшить скандинавское влияние было так велико, что иные, в запале полемики, поставили под сомнение существование упомянутого в летописи пути «из варяг в греки». [900] Бернштейн-Коган С. Путь из варяг в греки // Вопросы географии. Сб. 20: Историческая география СССР. 1950. С. 239–270. Таковы же были мотивы, не дозволявшие признать иноязычное происхождение самого термина «Русь». [901] Соответствующую литературу см.: Хабургаев Г. А. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М., 1979. С. 216.

Концепция древнейшей истории Руси, разработанная, в соответствии с директивами партии, в 1930–1940-е гг., оказалась на удивление жизнестойкой: не поколебленная ни разоблачениями культа личности, ни брожением эпохи «перестройки», она просуществовала до наших дней. [902] Ср. Torke H.-J. The History of Pre-Revolutionary Russia in the Current Debate of Soviet Historians // Facing Up to the Past: Soviet Historiography under «Perestroika» / Ed. Takayuki Ito. Sapporto, 1989. P. 97—109. Пересмотр ее начался лишь в самые последние годы. [903] См. особенно: Петрухин В. Я., Раевский Д. С. Очерки…

Переходим к историческим взглядам евразийцев, которые по ряду причин, не так легко воспроизвести. Движение евразийцев, возникновение и основной период активности которого пришелся на 1920-е гг., не было кабинетным направлением академической науки. Это была одна из предпринятых в эмигрантских кругах попыток осмыслить своеобразие исторического пути России и найти ее особое место в русле развития мировой цивилизации. Отличительной чертой философских и историко-культурных взглядов евразийцев было отсутствие реставраторских планов, они принимали революционные изменения как неизбежный этап в русской истории. Впрочем, едва ли можно вообще настаивать на единстве евразийцев как идеологического направления, потому что примкнувшие к нему мыслители изначально расходились во взглядах на многие вопросы, потому что в ходе развития движения некоторые из его первоначальных адептов полностью отошли от евразийских идей, наконец, потому что уже в 1930-е гг. евразийство как особое течение фактически прекратило свое существование. [904] См.: О Евразии и евразийцах: Библиографический указатель / Сост. А. В. Антощенко и др. Петрозаводск, 1997. Кроме того, наибольшее значение в концепции евразийцев имела не киевская, а более поздняя эпоха — эпоха монгольского нашествия, на которой и сосредоточены, прежде всего, их историософские размышления. К числу эмигрантов, которых зачисляют в ряды евразийцев, хотя он принимал далеко не все их выводы, особенно — в американский период своей жизни, относится и Г. В. Вернадский, единственный представитель движения, который, с учетом евразийской доктрины, предложил свою интерпретацию всего хода русской средневековой истории. В своем изложении ученый больше придерживается фактической стороны дела, избегая вневременных оценок русского национального характера, которыми злоупотребляли ранние евразийцы. Следует отметить, что, до появления «Истории России» Лонгмана, серия книг Г. В. Вернадского была в англоязычной историографии последним по времени связным изложением русской истории от ее истоков до Нового времени. Кроме Г. В. Вернадского, из историков-евразийцев следует упомянуть С. Г. Пушкарева, который начал готовить свой курс русской истории еще в 1920-е гг. и который, по признанию Г. В. Вернадского, помогал последнему формулировать его собственную концепцию. [905] Вандалковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции: «Евразийский соблазн». М., 1997. С. 86. См.: Пушкарев С. Г. Обзор русской истории, Ставрополь, 1993. Историко-географические разыскания Л. Н. Гумилева, называвшего себя «последним евразийцем», которые получили в России 1990-х гг. исключительную популярность, настолько сильно отмечены индивидуальностью автора, что от первоначальных идей евразийцев сохранили лишь некоторую терминологию. [906] Гумилев Л. Н. Заметки последнего евразийца // Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации. М., 1993. С. 33–66.