Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

Обсуждение условий договоров, как и набеги печенегов, как и сооружение первых зданий на Подоле, приходятся на один и тот же период 890–910 гг., и есть основания предположить, что эти явления были связаны между собой. Как только в Киеве возникла торговая община, она сразу стала устанавливать связи с рынками в Константинополе и с рынками, которые могли обеспечить поставку мусульманского серебра. На это указывает тот факт, что в среднем течении Днепра находят дирхемы, только лишь начиная примерно с 900 г. На то, что в этот период получили распространение поездки в Византию, указывает характер самых ранних из византийских монет, которые были найдены в захоронениях на Старокиевском холме и в Шестовицах. Монеты эти — медные folles Льва VI, они интересны как новинка в чеканке монет, но это монеты небольшого достоинства. Поэтому маловероятно, что они много раз переходили из рук в руки в процессе сделок. Скорее это была разменная мелочь, привезенная из Византии более или менее случайно, а впоследствии выброшенная или сохраненная как дешевое украшение. Мы говорили о цепи находок folles Феофила, которые, вероятно, связаны с возвращением в Городище- Holmgarthr послов русов в 838–839 гг. Те folles , которые найдены на Старокиевском холме и в Шестовицах, могли быть привезены на память пионерами в морском сообщении с Византией. Видимо не случайно follis Льва VI является одной из самых ранних монет, обнаруженных в захоронениях Гнездова, а самая ранняя византийская монета, после монет Феофила, раскопанная в Швеции, также принадлежит Льву. Она была обнаружена среди «остатков поселения» в Черной Земле Бирки. [162] Hammarberg I., Maimer В., Zachrisson Т. Byzantine Coins Found in Sweden. Stockholm; London, 1989. P. 27, 61. (Commentationes de nummis saeculorum IX–XI in Suecia repertis, nova series. Vol. 2). Монета указывает и на то, что люди и товары следовали по всему пути из Скандинавии к грекам и обратно. Последнее подтверждается набором находок в наиболее богатых инвентарем захоронениях Киева, Шестовиц, Гнездова, а также в поселениях в Городище и около Ярославля. Украшения, вроде бляшек для пояса, и такое оружие, как мечи, относятся к тому же типу, который был в моде в эмпориях Балтийского моря. Костяные гребни по-прежнему использовались в восточных землях, причем соответствовали меняющейся моде в остальной части скандинавского мира. В восточных землях появляется также новый для этих мест элемент ритуала захоронения, именно камерные погребения, элемент, который ранее был известен в отдельных скандинавских центрах. Это не значит, что все покойники в камерных погребениях на Среднем Днепре или в верхнем его течении в Гнездове недавно приехали из Скандинавии или что они вообще были непременно скандинавского происхождения. Но связи между Днепром и Балтикой были оживленными, пусть даже число проехавших весь этот путь в отдельно взятом году оставалось небольшим. Многие элементы материальной культуры и ритуалы захоронения связывали тех, кто появлялся в Бирке, Городище и Гнездове, и, весьма вероятно, они все еще говорили на одном языке. Даже сквозь фильтр греческой, а затем славянской транскрипции имена русов, упомянутых в связи с документом 907 г., сохранили явно скандинавское звучание: Карл, Фарлоф, Велмуд, Рулав и Стемид. То же самое можно сказать и о большинстве дополнительных имен в соглашении 911 г., например, Инегельд и Руальд. [163] ПВЛ. T. 1. C. 24, 25; Thomsen V. The Relations Between Ancient Russia and Scandinavia and the Origin of the Russian State. Oxford, 1877. P. 134, 135, 137, 138, 139, 140.

Оседание определенного числа пришедших с севера русов в Киеве, Шестовицах и нескольких других поселениях вокруг Чернигова в конце IX в. можно считать, таким образом, вполне доказанным фактом. Но как только мы оставляем в стороне находки монет и договоры, мы оказываемся в открытом поле почти исключительно предположений. Нет никакой уверенности, что представители русов, участвовавшие в обсуждении договоров с Византией, происходили из Среднего Поднепровья. «Повесть временных лет» подразумевает, что это было именно так, она считает также, что поход 860 г. был совершен русами из Киева, а договор 907 г. был заключен в результате похода русов на Константинополь. Согласно летописи, флот русов под командованием князя Олега атаковал Царьград и до такой степени устрашил греков, что они заключили мир с большими уступками. Летописный рассказ о русах, которые повергли в ужас противника, поставив парусные лодки на колеса и направившись к городу, напоминает описания военных хитростей в старонорвежских сагах. [164] ПВЛ. Т. 1. С. 24. Отсутствие каких-либо прямых ссылок на этот набег русов в византийских источниках составляет разительный контраст с тем, что известно о походах 860 и 941 гг., о которых сохранились многочисленные упоминания. Вероятнее всего, составители летописи решили создать исторический фон для документа 907 г., основываясь на каком-то сказании о походе, в котором содержался легендарный мотив лодок, поставленных на колеса. Это сказание вполне могло развиться на основе действительного факта — участия некоего князя, именуемого «Н-L-G-W», в исторически достоверном походе 941 г. Приходится, правда, учитывать, что имя Олега тесно связано с историей заключения двух русско-византийских соглашений и что оно встречается в самом тексте договора 911 г. Однако это не является доказательством его присутствия в тексте оригинала. Может быть, в первоначальном тексте вообще не было имени правителя, или там стояло какое-нибудь имя или имена князей, ничего не говорившие составителям летописи конца XI — начала XII в. [165] Только в это время тексты русско-византийских договоров стали известны составителям «Повести временных лет». В Новгородской Первой летописи, которая, видимо, содержит более раннюю версию того же летописного свода — версию 1090-х гг., тексты договоров отсутствуют. Отсутствуют в ней также почти все цитаты и выдержки из греческих источников. Знакомство последующих составителей летописи с текстами договоров дало им богатый материал о взаимоотношениях русов и греков в начале X в., т. е. в тот период, для которого они не располагали нарративными источниками — ни устными преданиями местного происхождения, ни переводами византийских хроник. Потребность же связать договоры 907 и 911 гг. с известным им более поздним походом на Византию, в котором участвовал и князь, могла быть непреодолимой. См.: НПЛ. С. 108. Последние, объясняя те или иные факты, не боялись вставлять имена и названия; об этом позволяет судить то, что они поставили Переяславль «третьим», после Киева и Чернигова, в списке городов, жителям которых были положены ежемесячные дотации. Перед нами явная интерполяция, если учесть, что сама летопись говорит об основании Переяславля в статье 992 г. и что нет археологических данных о существовании поселения на этом месте вплоть до конца X в. [166] ПВЛ. Т. 1. С. 24–25, 85; Lind J. Н. The Russo-Byzantine Treaties and the Early Urban Structure of Rus' // SEER. 1984. Vol. 62. P. 364–368. Составители летописи, столкнувшись с неизвестными им именами или с отсутствием имен в заголовке текстов, вполне могли попытаться связать их с географическими ориентирами недавнего прошлого, когда Киев, Чернигов и Переяславль были самостоятельными центрами, но находились в строгой субординации. Имя Олега могло иметь такое же отношение к первоначальному документу, как и Переяславль. Связь названий других городов с этими документами может быть также поставлена под вопрос. Под знаком вопроса остается и статус Карла и его товарищей, которые упомянуты в тексте 907 г. Они могли первоначально действовать от своего имени и формально не представлять никого из существующих правителей русов.