Виктор Таки - Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834 [litres]

В то же время ни российский проект Особого акта, ни его окончательный текст (мало отличавшийся от первого) не содержали конкретных предписаний относительно содержания предполагаемых регламентов [514] Русский текст Аккерманской конвенции, включая Особый акт, опубликован в: Договоры России с Востоком / Ред. Юзефович. С. 58–70. . Российское Министерство иностранных дел предпочло до поры оставить открытыми большинство вопросов, вокруг которых шла политическая борьба в княжествах с 1821 года. Например, проблему признания или непризнания боярских чинов, присужденных за деньги последними господарями, вопрос о роли второклассных и третьеклассных бояр в политической системе княжеств, а также проблемы боярских прав на скутельников . Практически все записки, полученные российскими властями на протяжении предыдущих пяти лет, были составлены первоклассными боярами, что неизбежно влияло на российское восприятие устремлений мелкого боярства. В то же время было бы ошибкой полагать, что победа крупного боярства над мелким была тем самым обеспечена. Российское понятие дворянства, а также российские административные практики в Бессарабии и других областях не предполагали разделения благородного сословия на классы, к чему стремились крупные молдавские бояре. Вот почему решение российского Министерства иностранных дел повременить с вопросом о недавно пожалованных боярских чинах заставило крупных бояр, по свидетельству французского консула в Яссах Лагана, «опасаться последствий последней конвенции» и мотивировало возобновить свои лоббистские усилия [515] Лаган – Дамасу. 7 апреля 1827 г. // Documente privitoare la istoria Românilor / Ed. Hodoș. Vol. 17. P. 47–48. .

Последние две главы ясно продемонстрировали нарастающий кризис восточной политики России, определившейся после Русско-турецкой войны 1768–1774 годов. «Представления», которые делали российские посланники на основании Кючук-Кайнарджийского, Ясского и Бухарестского договоров, в конце концов сделали привычной роль России как протектора княжеств в глазах османского правительства и европейских держав. В то же время эти «представления» становились все более неэффективными в качестве средства защиты молдаван и валахов от злоупотреблений и вымогательств господарей, а сама их частота неизбежно сказывалась на российско-османских отношениях. Право делать «представления» не обеспечивало России полного контроля над ситуацией в Молдавии и Валахии, что было наглядно продемонстрировано в 1821 году. В целом риторика защиты единоверцев не только давала России неоспоримое влияние на православных подданных Порты, но и позволяла православным элитам Юго-Восточной Европы манипулировать политикой России или по крайней мере пытаться это делать, порой с катастрофическими последствиями.

Восстания Ипсиланти и Владимиреску, как и бесконечные переговоры Строганова с Портой по поводу нарушений Бухарестского мира, свидетельствовали о неэффективности восточной политики России в целом и российского протектората над Молдавией и Валахией в частности. Кризис 1821 года и его последствия продемонстрировали недостаточность традиционных дипломатических демаршей и заставили авторов восточной политики России осознать необходимость политической реорганизации княжеств для того, чтобы сделать их более стабильными, менее подвластными Порте и в то же время более подконтрольными России. К счастью, российское Министерство иностранных дел получило в это время множество обращений и записок, посредством которых различные группы молдавских и валашских бояр стремились изменить неопределенную политическую ситуацию в свою пользу. Помимо конкретной информации о различных аспектах внутренней организации княжеств, эти записки позволяли российским властям составить представление о соотношении сил между различными группировками бояр и определить возможные опции. Первым продуктом усилий царских дипломатов поставить российский протекторат над княжествами на более прочную основу стала Аккерманская конвенция, подписанная в сентябре 1826 года. Предписывая разработку административных регламентов для княжеств, конвенция сигнализировала наступление периода реформ, которые преобразуют местные институты и определят отношения между Российской империей и элитами Молдавии и Валахии на два десятилетия.

Аккерманская конвенция была подписана с российской стороны посланником А. И. Рибопьером и Михаилом Семеновичем Воронцовым, новороссийским генерал-губернатором и третьим бессарабским наместником, сыгравшим заметную роль в отношениях России с элитами Молдавии и Валахии. Сын русского посланника в Лондоне и одного из наиболее заметных российских англофилов С. Р. Воронцова, Воронцов-младший был воспитан в духе уважения аристократических свобод. Во время Наполеоновских войн он высказал желание служить в Подолии или на Волыни и в конце концов, как и первый бессарабский наместник Бахметьев, женился на польской аристократке Е. К. Браницкой. То же уважение аристократических свобод характеризовало проводившуюся М. С. Воронцовым политику сотрудничества с грузинскими элитами в период его наместничества на Кавказе во второй половине 1840‐х – начале 1850‐х годов. И тем не менее, несмотря на свою склонность к сотрудничеству с местными элитами, именно Воронцов сыграл основную роль в ограничении бессарабской автономии в конце 1820‐х годов [516] Rhinelander A. Prince Michael Vorontsov: Vice-Roy to the Tsar. Montreal: McGill University Press, 1990. P. 67–93. См. также: Jewsbury . The Russian Annexation of Bessarabia. P. 142–154; Кушко, Таки . Бессарабия в составе Российской империи. C. 127–138. .

Чтобы объяснить этот видимый парадокс, необходимо принять во внимание различие между первым и последним бессарабскими наместниками. Бахметьев был изначально военным губернатором Подолии, в которой традиционно преобладала польская знать, сильная своими историческими привилегиями и особой правовой традицией. Напротив, Воронцов сочетал бессарабское наместничество с генерал-губернаторством Новороссии – региона, в котором на протяжении предыдущего полувека проводилась политика колонизации. В то время как классификация Бессарабии в одном ряду с Царством Польским, Финляндией и другими западными окраинами Российской империи в 1810‐х годах гармонично сосуществовала с политикой широкой местной автономии, ее отнесение к Новороссии в 1820‐х годах превратило эту недавно приобретенную область в объект «цивилизаторской миссии», что плохо сочеталось с дворянским самоуправлением, основанным на местных правах и обычаях [517] Подобным же образом Кимитака Мацузато находит возможным делить генерал-губернаторов второй половины XIX столетия на «этнобонапартистов» и «хозяйственников». В то время как задачей первых было прежде всего обеспечение лояльности местных элит, усилия последних были направлены на колонизацию вверенных им регионов. См.: Мацузато К. Генерал-губернаторства Российской империи // Новая имперская история постсоветского пространства / Ред. И. Герасимов и др. Казань: Центр исследования национализма и империи, 2004. С. 427–458. .