Виктор Таки - Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834 [litres]

К моменту своего назначения полномочным председателем диванов Киселев не имел опыта непосредственного участия в гражданском управлении. И тем не менее определение очередного военного на фактически гражданскую административную должность не повлекло за собой пиар-катастрофу, как это было в правление Желтухина [686] Такая практика была распространена в конце XVIII – начале XIX столетия. . Российский офицерский корпус этого периода включал в себя не только грубых солдафонов, но и наиболее образованных и способных представителей российского общества. В начале XIX столетия военная служба еще не была в полной мере профессиональной деятельностью, каковой она станет позднее. Несмотря на некоторые проявления профессионализации после 1815 года, российский офицер этого периода был все еще в первую очередь дворянином. Военная служба была одним из важных атрибутов благородного статуса, однако она не являлась исключительным источником дворянской идентичности.

После отмены обязательной государственной службы Петром III в 1762 году российские дворяне редко отдавали всю свою жизнь армии. Они часто испрашивали продолжительные отпуска или рано подавали в отставку, посвящая себя другим видам деятельности или частной жизни. Это неизбежно приводило к развитию культурных практик и интересов, которые со временем породили специфический русский культурный феномен интеллигенции [687] О русской интеллигенции см.: Malia M. What is the Intelligentsia? // Daedalus. 1960. Vol. 89. С. 441–458; Raeff M. The Origins of Russian Intelligentsia: The Eighteenth-Century Nobility. New York: Harcourt, Brace and World, 1966; Confino M. On Intellectuals and Intellectual Tradition in Eighteenth– and Nineteenth-Century Russia // Daedalus. 1972. Vol. 101. No. 2. P. 117–149. . Даже в тех случаях, когда российский дворянин оставался продолжительное время на военной службе, он не был исключительно военным человеком. Сам характер военной службы в этот период еще не требовал высокоспециализированных знаний и оставлял российским офицерам много свободного времени. В то время как одни представители российского офицерства тратили это время на карты, лошадей и публичных женщин, другие пользовались возможностью восполнить пробелы в своем образовании [688] О военной интеллигенции см.: Keep J. Soldiers of the Tsar: Army and Society in Russia, 1462–1874. Oxford: Clarendon Press, 1985. P. 231–49. .

Последний полномочный председатель диванов относился именно к этой категории. Получив неплохое домашнее образование с французским гувернером, Киселев вскоре дополнил его, оказавшись в компании офицеров одного из элитных подразделений российской армии – лейб-гвардии Кавалергардского полка. Зарубежные походы российской армии 1813–1814 годов послужили Киселеву, как и многим другим российским дворянам его поколения, аналогом «большого путешествия» (которым представители европейской и, прежде всего, английской аристократии обычно завершали свое образование). В качестве адъютанта Александра I Киселев прошел вместе с российской армией через Польшу, Пруссию, германские государства и Францию, откуда направился в Вену для участия в Венском конгрессе. Впоследствии, во время службы в штабе 2‐й армии в Тульчине, Киселев прочел много трудов древних и новых авторов по истории и политической философии [689] Наряду с греческими и римскими классиками и крупнейшими историками XVIII – начала XIX в. (Юм, Гиббон, Мюллер, Гизо и Тьер) библиотека Киселева в конце 1810‐х и в 1820‐х гг. включала труды главных мыслителей Просвещения – Локка, Вольтера, Монтескье, Руссо, Бентама, Смита – и некоторые произведения второстепенных или современных Киселеву авторов, таких как Рейналь, Вольней, Шатобриан и Констан. См.: Дружинин Н. M. Государственные крестьяне и реформы П. Д. Киселева. М.; Л.: Академия наук СССР, 1946. Т. 1. С. 262–263. . Один из первых специалистов по истории Молдавии и Валахии в период российской оккупации Помпилиу Элиаде рассматривал Киселева как представителя поколения 1812 года. Стремившиеся к более либеральному политическому устройству самой России российские офицеры этого поколения, по мнению румынского историка, рассматривали княжества в качестве своеобразной «социальной лаборатории» [690] Eliade . La Roumanie au XIXe siècle. P. 112. .

Подобная характеристика Киселева свидетельствует о его популярности в Валахии, однако она во многом не верна. Отношение Киселева к идеям Просвещения было консервативным и сложилось под влиянием работы Фредерика Ансильона «Картина революций политической системы Европы с XV столетия» (1804), послужившей Киселеву своеобразным введением в политическую философию. В то же время на протяжении всего периода руководства временной российской администрацией в Молдавии и Валахии Киселев ни разу не рассматривал реформы в княжествах в качестве политической модели для самой России. Слабая и конституционно ограниченная власть господарей вряд ли могла привлекать этого убежденного сторонника просвещенного абсолютизма как инструмента рационального преобразования политических институтов и социальных отношений. После европейских революций 1820–1821 годов, восстания декабристов и Польского восстания 1830–1831 годов Киселев был склонен рассматривать стремление бояр к представительному правлению как потенциальное препятствие для такого преобразования (хотя его негативное отношение к политическим устремлениям боярства никогда не проявлялось в грубых формах, сделавших Желтухина притчей во языцех) [691] По прибытии в Бухарест Киселев заявил, что будет «противоположностью своему предшественнику»: Гюго – Полиньяку. 27 ноября 1829 г. // Documente privitoare la istoria românilor / Ed. Hodoș. Vol. 17. P. 230. Позднее Киселев пожаловался новороссийскому генерал-губернатору Воронцову, что «за исключением военной оккупации части Франции, российская администрация везде организовывалась таким образом, что вскоре вызывала отвращение»: Киселев – Воронцову. 6 апреля 1831 г. // Архив кн. Воронцова / Ред. Бартенев. Т. 38. С. 195. Обращенное к бывшему командующему русским оккупационным корпусом во Франции в 1815–1818 гг., это замечание было одновременно и комплиментом, и примером самокритики. Тем не менее в определенном смысле Киселеву удалось превзойти своего корреспондента, о чем свидетельствует одна из улиц Бухареста, до сих пор носящая его имя. .

Не стоит недооценивать и культурный барьер, разделявший полномочного председателя и элиты княжеств. В отличие от западно– и центральноевропейской аристократии молдавские и валашские бояре, конечно, не могли быть образцом для подражания для российских офицеров ввиду их решительно невоенного облика и «восточных» обычаев в одежде, поведении и образе мыслей. В той степени, в какой культурный трансфер имел место, он происходил в противоположном направлении: в 1806–1812 и 1828–1829 годах российские офицеры учили бояр и боярских жен играть в карты и танцевать, а также способствовали улучшению их французского произношения. Во многих отношениях сам Киселев стал примером для подражания для валашских бояр. По принятии Органического регламента в 1831 году члены Валашского собрания проголосовали за предоставление полномочному председателю почетного гражданства, от которого он, впрочем, вежливо отказался [692] В 1831 г. Киселев отказался от почетного валашского гражданства, предложенного ему Валашским собранием «после некоторых дебатов». См.: Лаган – французскому министру иностранных дел Горацию Себастьяни. 6 декабря 1831 г. // Documente privitoare la istoria românilor / Ed. Hodoș. Vol. 17. P. 258–259. В 1842 г. Валашское собрание снова предложило Киселеву почетное гражданство и намеревалось поставить ему памятник. Киселев принял гражданство, но отверг идею памятника: Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф П. Д. Киселев и его время. Т. 1. С. 422. .