Саймон Рабинович - Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Весной и летом Дубнов настойчиво убеждал Союз обратиться к еврейским массам, распространять брошюры и воззвания, занять жесткую позицию по отношению к имперским властям — однако его призывы были встречены со сдержанным опасением: мало кто хотел рисковать [314]. Тем не менее за восемь месяцев, прошедших от создания Союза до следующих собраний, состоявшихся в Петербурге в конце ноября 1905 года, Союз установил связи со 160 местными еврейскими организациями и разросся настолько, что вскоре насчитывал около 5000 членов [315]. Последующие революционные события не способствовали притоку единомышленников: в эти годы евреи активно участвовали во всеобщих забастовках, поддерживали русских либералов в их борьбе за конституционное устройство. Вместе с тем остается вопрос: действительно ли, при всей привлекательности идей Союза и его роли в сплочении еврейского электората, руководители этой организации выражали волю большинства российских евреев? С одной стороны, Союз учреждался либералами, адептами русской культуры, и решение о том, чтобы в центральный комитет входили двадцать два представителя из Петербурга и столько же — из всех остальных городов и местечек империи, безусловно, обеспечивало явное преобладание сторонников интеграции. С другой стороны, в комитете состояли люди разных политических убеждений: не только Винавер и Слиозберг, но также Дубнов и его сторонники, социалист Брамсон, сионист Шмарья Левин, издававший «Дос идише фолк» («Еврейский народ», идиш ), и эсер, один из основателей СЕРП, ярый сторонник еврейского автономизма Марк Ратнер. Несомненно, что в этот решающий исторический момент на еврейскую политику влияли главным образом радикально настроенная интеллигенция и профессиональные политические деятели.

Показательно, что в Союз для достижения полноправия не вошла самая влиятельная в России еврейская социалистическая партия — Бунд. Убежденные в том, что Дума — всего лишь орудие в руках правительства, бундовцы бойкотировали выборы и призывали к свержению власти революционным путем [316]. Другие, не столь радикально настроенные политические группы, присоединились к Союзу, полагая предоставление избирательных прав евреям достойной причиной участвовать в думских выборах [317]. Следует заметить, что отказ Бунда, в то время наиболее организованной еврейской политической силы, участвовать в выборах по умолчанию привел к тому, что основную задачу по консолидации еврейского электората должен был взять на себя Союз для достижения полноправия.

После выборов Союзу выпало сыграть в еврейской политике совсем иную роль, чем та, которая для него предназначалась, и, как следствие, в его повестке на первый план выходят вопросы, о которых его создатели даже не задумывались. Так, например, в течение четырех съездов продолжались жаркие, разделившие многих участников споры вокруг идеи Дубнова создать еврейскую парламентскую фракцию и встречного предложения Жаботинского об учреждении еврейской национальной ассамблеи, которое поддержали многие «дубновцы» [318]. Хотя в конечном счете большинство голосов оказалось на стороне Жаботинского, у Союза не нашлось организационных возможностей для создания этой структуры. Идея парламентской фракции была более реалистичной, и бурная полемика вокруг нее во многом определила участие евреев в первых всероссийских выборах. Многие состоявшие в Союзе за достижение полноправия еврейские политические группы и партии, в частности сионисты, приняли решение не выдвигать собственных кандидатов, а использовать Союз для предвыборной борьбы за еврейских представителей, как независимых, так и шедших в списках общероссийских политических партий. Поскольку все двенадцать еврейских депутатов Первой думы были членами Союза и вошли в нее главным образом благодаря его стараниям, создание парламентской фракции могло бы возыметь, как считали сторонники этой позиции, далеко идущие последствия и для политического будущего кандидатов, и для их взаимоотношений с получившими большинство в Думе партиями кадетов и трудовиков, к которым они принадлежали [319]. Поскольку все думские депутаты «от евреев» были либо кадетами, либо трудовиками и состояли в Союзе, они неизбежно выступали бы сообща при обсуждении еврейских тем и принадлежность к «своей» фракции вряд ли играла бы в их решениях первостепенную роль. И все же создание еврейской парламентской фракции было бы не только символическим жестом. Присутствие в первом в российской истории выборном законосовещательном органе сплоченной еврейской парламентской группы могло бы стать формой борьбы за правовое признание евреев самостоятельной нацией, наравне с другими нациями представленной своей фракцией в Думе.

Делегаты состоявшихся в феврале и марте 1906 года съездов Союза для достижения полноправия не рискнули зайти так далеко, чтобы требовать создания национальной парламентской группы, как предлагали Дубнов, Юлий Бруцкус и их единомышленники, но заявили, что еврейские депутаты Думы во всех парламентских делах, затрагивающих интересы еврейского народа, должны руководствоваться Виленской программой, отстаивать гражданские свободы для евреев и не примыкать к нееврейским парламентским фракциям [320]. В конечном счете на депутатов-евреев было возложено довольно зыбкое и размытое обязательство сплотиться ради блага своего народа, «вопреки различиям в партийных программах и в твердом осознании национального единства» [321]. На первом заседании Думы (оно состоялось 27 апреля 1906 года) двенадцать еврейских депутатов — девять кадетов и трое трудовиков — официально представляли только своих избирателей, а не национальную фракцию [322]. Тем не менее заслуга обоих съездов Союза состояла в том, что они поставили во главу угла еврейской национальной политики требование национальных прав; на первых парламентских выборах в российской истории все еврейские кандидаты разделяли основополагающие принципы автономизма, сформулированные Дубновым и закрепленные в Виленской платформе [323]. Впоследствии Дубнов писал своему близкому другу Ахад га-Аму, что участники съезда приняли сущность его политических воззрений, а идеи оппонентов — утопистов-народников и либералов, противников национализма — отошли на второй план. После нескольких дискуссий, саркастически замечал он, участники съезда согласились включить в свою программу «такие страшные фразы, как „национальный закон“, „автономия общин“, школы и свобода для евреев. Вместо „национального представительства“ мы сошлись на компромиссе — „представительство меньшинств“» [324].

Через десять дней после первого думского заседания Союз для достижения полноправия собрался в Петербурге, чтобы обсудить, каким образом он может влиять на деятельность двенадцати еврейских парламентариев [325]. Неудивительно, что те члены Союза, которые категорически не соглашались с автономистами по поводу Виленской платформы, и на сей раз выступили против еврейской парламентской группы. После бурных дискуссий националистам удалось провести резолюцию о поддержке парламентской группы, но это была пиррова победа, поскольку несколько противников резолюции — собственно те, кто должен был войти в эту группу, — вскоре вышли из Союза [326]. Спор вокруг создания в Думе национальной группы не сводился к противоречиям между националистами и их оппонентами. Поскольку любое еврейское парламентское объединение было обязано следовать Виленской платформе, это была скорее дискуссия о том, должны ли евреи воспользоваться возможностью политического представительства, чтобы потребовать автономии.